(Дитя и собака)
Ребенок – великое счастье в доме, Сокровище! Праздник! Звезда во мгле! Ведь выжил твой сын, не зачах, не помер, – Чего ж ты толкуешь о горе и зле?
Одна из самых выдающихся русских поэтесс начала XX века, чьё творчество охватывает поэзию, прозу и драматургию. Её произведения известны глубоким эмоциональным насыщением, экспрессивностью и инновационным стилем. Цветаева исследовала темы любви, одиночества, женской судьбы и исторических событий своего времени. Её жизнь была полна трагедий, включая эмиграцию и личные потери, что нашло отражение в её стихах.
Ребенок – великое счастье в доме, Сокровище! Праздник! Звезда во мгле! Ведь выжил твой сын, не зачах, не помер, – Чего ж ты толкуешь о горе и зле?
Придет весна и вновь заглянет Мне в душу милыми очами, Опять на сердце легче станет, Нахлынет счастие – волнами.
Aeternum vale! Сброшен крест! Иду искать под новым бредом И новых бездн и новых звезд, От поражения – к победам!
Die stille Strasse: юная листва Светло шумит, склоняясь над забором, Дома – во сне… Блестящим детским взором Глядим наверх, где меркнет синева.
Ветхозаветная тишина, Сирой полыни крестик. Похоронили поэта на Самом высоком месте.
«Au moment ou je me disposais à monter l’escalier, voilá qu’une femme, envelopée dans un manteau, me saisit vivement la main et l’embrassa». Prokesh-Osten. «Mes relations avec le duc de Reichstadt». Его любя сильней, чем брата,
Как звезды меркнут понемногу В сияньи солнца золотом, К нам другу друг давал дорогу, Осенним делаясь листом,
Девочка в красном и девочка в синем Вместе гуляли в саду. – «Знаешь, Алина, мы платьица скинем, Будем купаться в пруду?».
Мало радостных слов нам оставило прошлое наше Отдадимте ж уста настоящего радостным гудам Жаждет радость советская звуков как полная чаша Да пробьется на свет красота
Когда-нибудь, прелестное созданье, Я стану для тебя воспоминаньем. Там, в памяти твоей голубоокой,
Темной капеллы, где плачет орган, Близости кроткого лика!.. Счастья земного мне чужд ураган: Я – Анжелика.
Гул предвечерний в заре догорающей В сумерках зимнего дня. Третий звонок. Торопись, отъезжающий, Помни меня!
В темной гостиной одиннадцать бьет. Что-то сегодня приснится? Мама-шалунья уснуть не дает! Эта мама совсем баловница!
В майское утро качать колыбель? Гордую шею в аркан? Пленнице – прялка, пастушке – свирель, Мне – барабан.
За умноженьем – черепаха, Зато чертенок за игрой, Мой первый рыцарь был без страха, Не без упрека, но герой!
Александру Давидовичу Топольскому Спит Белоснежка в хрустальном гробу. Карлики горько рыдают, малютки.
«Полюбился ландыш белый Одинокой резеде. Что зеваешь?» – «Надоело!» «Где болит?» – «Нигде!»
Длинные кудри склонила к земле, Словно вдова молчаливо. Вспомнилось, – там, на гранитной скале, Тоже плакучая ива.
Милую целуя, я сорвал цветок. Милая – красотка, рот – вишневый сок. Милую целуя, я сорвал цветок.
Вскочила утречком с зарей. Пошла в зеленый садик свой. Пошла в зеленый садик свой
Всего леса вдоль Я ласкал Жанетту. Целовал Жанетту Всего леса вдоль.
– Барышня, прекрасней нету, Цвет сирени с розы цветом, Вам по нраву ли сосед? Розы цвет, сирени цвет.
– Мама, долго ль? Мама, скоро ль? Мама, время Замуж – мне!
Вам сердце рвет тоска, сомненье в лучшем сея. – «Брось камнем, не щади! Я жду, больней ужаль!» Нет, ненавистна мне надменность фарисея, Я грешников люблю, и мне вас только жаль.
Держала мама наши руки, К нам заглянув на дно души. О, этот час, канун разлуки, О предзакатный час в Ouchy!
Над миром вечерних видений Мы, дети, сегодня цари. Спускаются длинные тени, Горят за окном фонари,
Это сердце – мое! Эти строки – мои! Ты живешь, ты во мне, Марселина! Уж испуганный стих не молчит в забытьи, И слезами растаяла льдина.
Скомкали фартук холодные ручки, Вся побледнела, дрожит баловница. Бабушка будет печальна: у внучки Вдруг – единица!
Склоняются низко цветущие ветки, Фонтана в бассейне лепечут струи, В тенистых аллеях все детки, все детки… О детки в траве, почему не мои?
Звенят-поют, забвению мешая, В моей душе слова: «пятнадцать лет». О, для чего я выросла большая? Спасенья нет!
Воспоминанье слишком давит плечи, Я о земном заплачу и в раю, Я старых слов при нашей новой встрече Не утаю.
Пылают щеки на ветру. Он выбран, он король! Бежит, зовет меня в игру. «Я все игрушки соберу,
Скрипнуло… В темной кладовке Крысы поджали хвосты. Две золотистых головки, Шепот: «Ты спишь?» – «Нет, а ты?»
Темнеет… Готовятся к чаю… Дремлет Ася под маминой шубой. Я страшную сказку читаю О старой колдунье беззубой.
(На картину «Au Crépouscule» Paul Chabas [*] в Люксембургском музее) Клане Макаренко Сумерки. Медленно в воду вошла
«Да, для вас наша жизнь действительно в тумане». Разговор 20-гo декабря 1909 Ах, вы не братья, нет, не братья!
Нежен первый вздох весны, Ночь тепла, тиха и лунна. Снова слезы, снова сны В замке сумрачном Шенбрунна.
Улыбнись в мое «окно», Иль к шутам меня причисли, – Не изменишь, все равно! «Острых чувств» и «нужных мыслей»
(Старинная быль) 1
Таял снег в горах суровых, В долы оползни ползли. Снежным оползням навстречу Звери-туры в горы шли.
1 Выше глаз уходят горы, Дальше глаз уходит дол.
Капитан, пушкарь и боцман – Штурман тоже, хоть и сед, – Мэгги, Мод, Марион и Молли – Всех любили, – кроме Кэт.
Срок исполнен, вожди! На подмостки Вам судеб и времен колесо! Мой удел – с мальчуганом в матроске Погонять золотое серсо.
Мы выходим из столовой Тем же шагом, как вчера: В зале облачно-лиловой Безутешны вечера!
Отощав в густых лесах, Вышел волк на снежный шлях, И зубами волк – Щелк!
Непонятный учебник, Чуть умолкли шаги, я на стул уронила скорей. Вдруг я вижу: стоит у дверей И не знает, войти ли и хитро мигает волшебник.
Чуть полночь бьют куранты, Сверкают диаманты, Инкогнито пестро. (Опишешь ли, перо,
…«есть встречи случайные»… Из дорогого письма. Гаснул вечер, как мы умиленный
Вечерний дым над городом возник, Куда-то вдаль покорно шли вагоны, Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны, В одном из окон полудетский лик
Нет возврата. Уж поздно теперь. Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты, Отвори нам желанную дверь, Покажи нам заветные комнаты.
– «Мы никого так»… – «Мы никогда так»… – «Ну, что же? Кончайте»… 27-го декабря 1909
Из светлого круга печальных невест Не раз долетали призывы. Что нежные губы! Вздымались до звезд Его молодые порывы!
Ты говоришь о Данта роке злобном И о Мицкевича любившей мгле. Как можешь говорить ты о подобном Мне – горестнейшему на всей земле!
На трудных тропах бытия Мой спутник – молодость моя. Бегут как дети по бокам
Я сегодня всю ночь не усну От волшебного майского гула! Я тихонько чулки натянула И скользнула к окну.
Где-то за лесом раскат грозовой, Воздух удушлив и сух. В пышную траву ушел с головой Маленький Эрик-пастух.
Все твой путь блестящей залой зла, Маргарита, осуждают смело. В чем вина твоя? Грешило тело! Душу ты – невинной сберегла.
Не знали долго ваши взоры, Кто из сестер для них «она»? Здесь умолкают все укоры, – Ведь две мы. Ваша ль то вина?
1 Со мной в ночи шептались тени, Ко мне ласкались кольца дыма,
Никому я не открою, А тебя на свете – нет, Как сроднился я с тобою За семь юношеских лет.
Луна омывала холодный паркет Молочной и ровной волной. К горячей щеке прижимая букет, Я сладко дремал под луной.
В декабре на заре было счастье, Длилось – миг. Настоящее, первое счастье Не из книг!
Мы слишком молоды, чтобы простить Тому, кто в нас развеял чары. Но, чтоб о нем, ушедшем, не грустить, Мы слишком стары!
Наша встреча была – в полумраке беседа Полувзрослого с полудетьми. Хлопья снега за окнами, песни метели… Мы из детской уйти не хотели,
Утро… По утрам мы Пасмурны всегда. Лучшие года Отравляют гаммы.
Я люблю такие игры, Где надменны все и злы. Чтоб врагами были тигры И орлы!
До первой звезды (есть ли звезды еще? Ведь все изменяет тайком!) Я буду молиться – кому? – горячо, Безумно молиться – о ком?
Всё видит, всё знает твой мудрый зрачок Сердца тебе ясны, как травы. Зачем ты меж нами, лесной старичок, Колдун безобидно-лукавый?
В мои глаза несмело Ты хочешь заглянуть. За лугом солнце село… Мой мальчик, добрый путь!
Слава прабабушек томных, Домики старой Москвы, Из переулочков скромных Все исчезаете вы,
Ане Ланиной О весенние сны в дортуаре, О блужданье в раздумье средь спящих,
Пока огнями смеется бал, Душа не уснет в покое. Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское!
– «Слова твои льются, участьем согреты, Но темные взгляды в былом». – «Не правда ли, милый, так смотрят портреты, Задетые белым крылом?»
Нет ни прародительских портретов, Ни фамильных книг в моем роду. Я не знаю песен, ими петых, И не их дорогами иду.
Лидии Александровне Тамбурер Наше сердце тоскует о пире И не спорит и все позволяет.
Максу Волошину Нет возможности, хоть брось! Что ни буква – клякса,
Милые, ранние веточки, Гордость и счастье земли, Деточки, грустные деточки, О, почему вы ушли?
Эти ручки кто расцепит, Чья тяжелая рука? Их цепочка так легка Под умильный детский лепет.
«Мама, милая, не мучь же! Мы поедем или нет?» Я большая, – мне семь лет, Я упряма, – это лучше.
Целый вечер играли и тешились мы ожерельем Из зеленых, до дна отражающих взоры, камней. Ты непрочную нить потянул слишком сильно, И посыпались камни обильно,
Мы вспоминаем тихий снег, Когда из блеска летней ночи Нам улыбнутся старческие очи Под тяжестью усталых век.
«Не уходи», они шепнули с лаской, «Будь с нами весь! Ты видишь сам, какой нежданной сказкой Ты встречен здесь».
Снова поют за стенами Жалобы колоколов… Несколько улиц меж нами, Несколько слов!
И как прежде оне улыбались, Обожая изменчивый дым; И как прежде оне ошибались, Улыбаясь ошибкам своим;
И уж опять они в полуистоме О каждом сне волнуются тайком; И уж опять в полууснувшем доме Ведут беседу с давним дневником.
Не разлучай меня с горючей болью, Не покидай меня, о дума-мука Над братским горем, над людским бездольем!
Отступились сердца от меня! Отвернулись друзья и родня! Опустела живому земля… Иль боятся те люди меня?
Настанет день, давно-давно желанный: Я вырвусь, чтобы встретиться с тобой, Порву оковы фальши и обмана, Наложенные низостью людской,
Сыплет, сыплет, сыплет снег. Над равниною бесплодной Мириадами летят Мотыльки зимы холодной.
Среди поля у дороги Стародавний крест стоит, А на нем Христос распятый Тоже с давних лет висит.
Хоть в вагоне темном и неловко, Хорошо под шум колес уснуть! Добрый путь, Жемчужная Головка, Добрый путь!
– «За дядю, за тетю, за маму, за папу»… – «Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу»… – «Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!»… (Уж хочется плакать от злости Сереже.)
Кто с плачем хлеба не вкушал, Кто, плачем проводив светило, Его слезами не встречал, Тот вас не знал, небесные силы!
Улыбаясь, милым крошкой звали, Для игры сажали на колени… Я дрожал от их прикосновений И не смел уйти, уже неправый.
Ах, какая усталость под вечер! Недовольство собою и миром и всем! Слишком много я им улыбалась при встрече, Улыбалась, не зная зачем.
Крадется к городу впотьмах Коварный враг. Но страж на башенных зубцах Заслышал шаг.
– О чем, ну, о чем, мой цветочек? Не жаль тебе розовых щечек? Не жаль – голубого глазка? – Тоска!
С сердцем чистым и горячим Этот мальчик взрос. У людей на это сердце Непрерывный спрос.
Как с задумчивых сосен струится смола, Так текут ваши слезы в апреле. В них весеннему дань и прости колыбели И печаль молодого ствола.
Тишь и зной, везде синеют сливы, Усыпительно жужжанье мух, Мы в траве уселись, молчаливы, Мама Lichtenstein читает вслух.
Как простор наших горестных нив, Вы окутаны грустною дымкой; Вы живете для всех невидимкой, Слишком много в груди схоронив.
На губках смех, в сердечке благодать, Которую ни светских правил стужа, Ни мненья лед не властны заковать. Как сладко жить! Как сладко танцевать
…«но ведь есть каток»… Письмо 17 января 1910 Каток растаял… Не услада
Князь! Я только ученица Вашего ученика! Колокола – и небо в темных тучах.
Я – Эва, и страсти мои велики: Вся жизнь моя страстная дрожь! Глаза у меня огоньки-угольки, А волосы спелая рожь,
Спи, царевна! Уж в долине Колокол затих, Уж коснулся сумрак синий Башмачков твоих.
Розовый рот и бобровый ворот – Вот лицедеи любовной ночи. Третьим была – Любовь.
«Поцелуйте дочку!» Вот и все. – Как скупо! – Быть несчастной – глупо. Значит, ставим точку.
Шампанское вероломно, А все ж наливай и пей! Без розовых без цепей Наспишься в могиле темной!
Скучают после кутежа. А я как веселюсь – не чаешь! Ты – господин, я – госпожа, А главное – как ты, такая ж!
«Тает царевна, как свечка, Руки сложила крестом, На золотое колечко Грустно глядит». – «А потом?»
Асе и Борису Башлык откинула на плечи: Смешно кататься в башлыке!
Максу Волошину Они приходят к нам, когда У нас в глазах не видно боли.
Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же Лишь тебе указала в тени обожаемый лик. Было все в нашем сне на любовь не похоже: Ни причин, ни улик.
Детство: молчание дома большого, Страшной колдуньи оскаленный клык; Детство: одно непонятное слово, Милое слово «курлык».
– «Ася, поверьте!» и что-то дрожит В Гришином деланном басе. Ася лукава и дальше бежит… Гриша – мечтает об Асе.
Все таить, чтобы люди забыли, Как растаявший снег и свечу? Быть в грядущем лишь горсточкой пыли Под могильным крестом? Не хочу!
Эхо стонало, шумела река, Ливень стучал тяжело, Луч серебристый пронзил облака. Им любовались мы долго, пока
Ты с детства полюбила тень, Он рыцарь грезы с колыбели. Вам голубые птицы пели О встрече каждый вешний день.
Едва лишь сел я вином упиться, Вином упиться – друзьям на здравье, Друзьям на здравье, врагам на гибель – Над ровным полем взвилися птицы,
Отцам из роз венец, тебе из терний, Отцам – вино, тебе – пустой графин. За их грехи ты жертвой пал вечерней, О на заре замученный дофин!
Вступление к поэме «Сцена у ручья» Глинозема седым бурьяном, Желтым полем, звенящим вслед,
Этот крошка с душой безутешной Был рожден, чтобы рыцарем пасть За улыбку возлюбленной дамы. Но она находила потешной,
Хорошо невзрослой быть и сладко О невзрослом грезить вечерами! Вот в тени уютная кроватка И портрет над нею в темной раме.
Алых роз и алых маков Я принес тебе букет. Я ни в чем не одинаков, Я – веселый мальчик-бред.
Гале Дьяконовой Мама стала на колени Перед ним в траве.
…Сдавленный шепот… Сверканье кинжала… – «Мама, построй мне из кубиков домик!» Мама взволнованно к сердцу прижала Маленький томик.
Мы на даче: за лугом Ока серебрится, Серебрится, как новый клинок. Наша мама сегодня царица, На головке у мамы венок.
Вы бродили с мамой на лугу И тебе она шепнула: «Милый! Кончен день, и жить во мне нет силы. Мальчик, знай, что даже из могилы
Как много забвением темным Из сердца навек унеслось! Печальные губы мы помним И пышные пряди волос,
В старом вальсе штраусовском впервые Мы услышали твой тихий зов, С той поры нам чужды все живые И отраден беглый бой часов.
И снова над струей тяжелой В зеленой ивовой тени Та мельница, что в оны дни Баллады для меня молола.
Месяц высокий над городом лег, Грезили старые зданья… Голос ваш был безучастно-далек: – «Хочется спать. До свиданья».
Дети – это взгляды глазок боязливых, Ножек шаловливых по паркету стук, Дети – это солнце в пасмурных мотивах, Целый мир гипотез радостных наук.
Самовар отшумевший заглох; Погружается дом в полутьму. Мне счастья не надо, – ему Отдай мое счастье, Бог!
В тихую пристань, где зыблются лодки, И отдыхают от бурь корабли, Ты, Всемогущий, и Мудрый, и Кроткий, Мне, утомленной и маленькой лодке,
Солнце и звезды в твоей глубине, Солнце и звезды вверху, на просторе. Вечное море, Дай мне и солнцу и звездам отдаться вдвойне
Еще я молод! Молод! Но меня: Моей щеки румяной, крови алой – Моложе – песня красная моя! И эта песня от меня сбежала
– «Все перемелется, будет мукой!» Люди утешены этой наукой. Станет мукою, что было тоской? Нет, лучше му́кой!
Мы с тобою лишь два отголоска: Ты затихнул, и я замолчу. Мы когда-то с покорностью воска Отдались роковому лучу.
Что за мука и нелепость Этот вечный страх тюрьмы! Нас домой зовут, а мы Строим крепость.
В небе – вечер, в небе – тучки, В зимнем сумраке бульвар. Наша девочка устала, Улыбаться перестала.
Что за жалобная нота Летней ночью стук телег! Кто-то едет, для кого-то Далеко ночлег.
Их души неведомым счастьем Баюкал предутренний гул. Он с тайным и странным участьем В их детские сны заглянул.
Странный звук издавала в тот вечер старинная скрипка: Человеческим горем – и женским! – звучал ее плач. Улыбался скрипач. Без конца к утомленным губам возвращалась улыбка.
С.Э. Ждут нас пыльные дороги, Шалаши на час
Он был синеглазый и рыжий, (Как порох во время игры!) Лукавый и ласковый. Мы же Две маленьких русых сестры.
Пусть я лишь стих в твоем альбоме, Едва поющий, как родник; (Ты стал мне лучшею из книг, А их немало в старом доме!)
Рассказать вам, друзья, как смельчак Робин Гуд, – Бич епископов и богачей, – С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу Поздоровался через ручей?
Двенадцать месяцев в году. Не веришь – посчитай. Но всех двенадцати милей Веселый месяц май.
Что ты любовь моя – Пора бы знать. Приди в полночный час, Скажи, как звать.
– Как распознаю я твой дом, Скажи, разумница моя! – Ходи по уличкам кругом, Так и узнаешь, где мой дом.
Мне белый день чернее ночи, – Ушла любимая с другим! Мне думалось, что я – любим! Увы, увы, увы, увы!
Пляшут зайцы на лужайке, Пляшут мошки на лозе. Хочешь разума в хозяйстве – Не женись на егозе!
Доныне о бедных детях Есть толк у подводных трав. Друг к другу рвались напрасно: Их рознил морской рукав.
Гуляла девушка в лесу, По кустикам плясала. Зеленая ей на пути Орешина предстала.
Мне тихонько шепнула вечерняя зала Укоряющим тоном, как няня любовно: – «Почему ты по дому скитаешься, словно Только утром приехав с вокзала?
Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке? Все друг друга зовут трепетанием блещущих крыл! Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки, Но о помнящих душах забыл.
Владенья наши царственно-богаты, Их красоты не рассказать стиху: В них ручейки, деревья, поле, скаты И вишни прошлогодние во мху.
Возвращение в жизнь – не обман, не измена. Пусть твердим мы: «Твоя, вся твоя!» чуть дыша, Все же сердце вернется из плена, И вернется душа.
Не гони мою память! Лазурны края, Где встречалось мечтание наше. Будь правдивым: не скоро с такою, как я, Вновь прильнешь ты к серебряной чаше.
Над ними древность простирает длани, Им светит рок сияньем вещих глаз, Их каждый миг – мучительный экстаз. Вы перед ними – щепки в океане!
Как не стыдно! Ты, такой не робкий, Ты, в стихах поющий новолунье, И дриад, и глохнущие тропки, – Испугался маленькой колдуньи!
«Я колдун, а ты мой брат». «Ты меня посадишь в яму!» «Ты мой брат и ты не рад?» «Спросим маму!»
Стоишь у двери с саквояжем. Какая грусть в лице твоем! Пока не поздно, хочешь, скажем В последний раз стихи вдвоем.
Опять сияющим крестам Поют хвалу колокола. Я вся дрожу, я поняла, Они поют: «и здесь и там».
На этой земле я невольный жилец, Зато самовольно ее не оставлю! Единственный долг мой – прожить как боец И мир целовать огневыми устами.
К утешениям друга-рояля Ты ушла от излюбленных книг. Чей-то шепот в напевах возник, Беспокоя тебя и печаля.
Облачко, белое облачко с розовым краем Выплыло вдруг, розовея последним огнем. Я поняла, что грущу не о нем, И закат мне почудился – раем.
Бледные ручки коснулись рояля Медленно, словно без сил. Звуки запели, томленьем печаля. Кто твои думы смутил,
Волшебство немецкой феерии, Темный вальс, немецкий и простой… А луга покинутой России Зацвели куриной слепотой.
Ах, золотые деньки! Где уголки потайные, Где вы, луга заливные Синей Оки?
Все у Боженьки – сердце! Для Бога Ни любви, ни даров, ни хвалы… Ах, золотая дорога! По бокам молодые стволы!
Бежит тропинка с бугорка, Как бы под детскими ногами, Все так же сонными лугами Лениво движется Ока;
В светлом платьице, давно-знакомом, Улыбнулась я себе из тьмы. Старый сад шумит за старым домом… Почему не маленькие мы?
Костюмчик полинялый Мелькает под горой. Зовет меня на скалы Мой маленький герой.
Под ивой хата приткнулась криво. В той хате бабка варила пиво. Входили парни в лохматых шапках,
О ты, которой не хватало суток! Ты в первый раз сегодня заспалась! Чтоб накормить девятерых малюток, Одеть раздетых и обуть разутых, –
О, волны золота живого! Краса, которой нету слова, Живого золота равнина, – Подсолнечники Украины!
За винтиком винтик, шуруп за шурупом, – Мы в пекле, мы в саже – и так до кончины! Мы света не видим, мы только – машины. Спешат наши пальцы. Шуруп за шурупом.
1 Были вагоны, стали – могилы… Крытые снегом, битые вьюгой.
Героини испанских преданий Умирали, любя, Без укоров, без слез, без рыданий. Мы же детски боимся страданий
Ясное утро не жарко, Лугом бежишь налегке. Медленно тянется барка Вниз по Оке.
В сердце, как в зеркале, тень, Скучно одной – и с людьми… Медленно тянется день От четырех до семи!
Повсюду листья желтые, вода Прозрачно-синяя. Повсюду осень, осень! Мы уезжаем. Боже, как всегда Отъезд сердцам желанен и несносен!
Не поэтом он был: в незнакомом Не искал позабытых созвучий, Без гнева на звезды и тучи Наклонялся над греческим томом.
Памятью сердца – венком незабудок Я окружила твой милый портрет. Днем утоляет и лечит рассудок, Вечером – нет.
Темной ночью в тарантасе Едем с фонарем. «Ася, спишь?» Не спится Асе: Впереди паром!
Девочка мальчику розу дарит, Первую розу с куста. Девочку мальчик целует в уста, Первым лобзаньем дарит.
«Плывите!» молвила Весна. Ушла земля, сверкнула пена, Диван-корабль в озерах сна Помчал нас к сказке Андерсена.
О, первый бал – самообман! Как первая глава романа, Что по ошибке детям дан, Его просившим слишком рано,
В какой-то дальней рейнской саге Печальный юноша-герой Сжигает позднею порой Письмо на розовой бумаге.
Она покоится на вышитых подушках, Слегка взволнована мигающим лучом. О чем загрезила? Задумалась о чем? О новых платьях ли? О новых ли игрушках?
В моей отчизне каждый Багром и топором Теперь работать волен, Как я – своим пером.
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново: Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм. О, мучительный стыд за вечернее лишнее слово! О, тоска по утрам!
По тебе тоскует наша зала, – Ты в тени ее видал едва – По тебе тоскуют те слова, Что в тени тебе я не сказала.
Но и у нас есть волшебная чаша, (В сонные дни вы потянетесь к ней!) Но и у нас есть улыбка, и наша Тайна темней.
Медленный дождик идет и идет, Золото мочит кудрей. Девочка тихо стоит у дверей, Девочка ждет.
Встретим пришельца лампадкой, Тихим и верным огнем. Только ни вздоха украдкой, Ни вздоха о нем!
Опять за окнами снежок Светло украсил ель… Зачем переросла, дружок, Свою ты колыбель?
Ему в окно стучатся розы, Струится вкрадчивый аккорд… Он не изменит гордой позы, Поклонник Байрона, – он горд.
Вот и уходят. Запели вдали Жалобным скрипом ворота. Грустная, грустная нота… Вот и ушли.
У мамы сегодня печальные глазки, Которых и дети и няня боятся. Не смотрят они на солдатика в каске И даже не видят паяца.
Л.А.Т. О, будь печальна, будь прекрасна, Храни в душе осенний сад!
О, я помню прощальные речи, Их шептавшие помню уста. «Только чистым даруются встречи. Мы увидимся, будь же чиста».
О, вы, кому всего милей Победоносные аккорды, – Падите ниц! Пред вами гордый Потомок шведских королей.
– «У вас в душе приливы и отливы!» Ты сам сказал, ты это понял сам! О, как же ты, не верящий часам, Мог осудить меня за миг счастливый?
Скоро вечер: от тьмы не укрыться, Чья-то тень замелькает в окне… Уезжай, уезжай же, мой рыцарь, На своем золотистом коне!
Возгласами звонкими Полон экипаж. Ах, когда же вынырнет С белыми колонками
С темной веткою шепчется ветка, Под ногами ложится трава, Где-то плачет сова… Дай мне руку, пугливая детка!
В тихий час, когда лучи неярки И душа устала от людей, В золотом и величавом парке Я кормлю спокойных лебедей.
Холодно в мире! Постель Осенью кажется раем. Ветром колеблется хмель, Треплется хмель над сараем;
В неосвещенной передней я Молча присела на ларь. Темный узор на портьере, С медными ручками двери…
Прощай! Не думаю, чтоб снова Нас в жизни Бог соединил! Поверь, не хватит наших сил Для примирительного слова.
Сколько светлых возможностей ты погубил, не желая. Было больше их в сердце, чем в небе сияющих звезд. Лучезарного дня после стольких мучений ждала я, Получила лишь крест.
Кто нам сказал, что всё исчезает? Птицы, которую ты ранил, Кто знает? – не останется ли ее полет? И, может быть, стебли объятий
Ты помнишь? Розовый закат Ласкал дрожащие листы, Кидая луч на темный скат И темные кресты.
Твой конь, как прежде, вихрем скачет По парку позднею порой… Но в сердце тень, и сердце плачет, Мой принц, мой мальчик, мой герой.
Один маня, другой с полуугрозой, Идут цветы блестящей чередой. Мы на заре клянемся только розой, Но в поздний час мы дышим резедой.
Серый ослик твой ступает прямо, Не страшны ему ни бездна, ни река… Милая Рождественская дама, Увези меня с собою в облака!
С улыбкой на розовых лицах Стоим у скалы мы во мраке. Сгорело бы небо в зарницах При первом решительном знаке,
Меж великанов-соседей, как гномик Он удивлялся всему. Маленький розовый домик, Чем он мешал и кому?
Голубей над крышей вьется пара, Засыпает монастырский сад. Замечталась маленькая Сара На закат.
Всё лишь на миг, что людьми создается, Блекнет восторг новизны, Но неизменной, как грусть, остается Связь через сны.
Души в нас – залы для редких гостей, Знающих прелесть тепличных растений. В них отдыхают от скорбных путей Разные милые тени.
Ты не мог смирить тоску свою, Победив наш смех, что ранит, жаля. Догорев, как свечи у рояля, Всех светлей проснулся ты в раю.
О, эта молодость земная! Все так старо – и все так ново! У приоткрытого окна я Читаю сказки Соловьева.
Ты, кто муку видишь в каждом миге, Приходи сюда, усталый брат! Все, что снилось, сбудется, как в книге – Темный Шварцвальд сказками богат!
Глупую куклу со стула Я подняла и одела. Куклу я на пол швырнула: В маму играть – надоело!
Святая ль ты, иль нет тебя грешнее, Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, – О, лишь люби, люби его нежнее! Как мальчика баюкай на груди,
Quasi una fantasia. [*] Нежные ласки тебе уготованы Добрых сестричек.
Слезы? Мы плачем о темной передней, Где канделябра никто не зажег; Плачем о том, что на крыше соседней Стаял снежок;
«Если хочешь ты папе советом помочь», Шепчет папа любимице-дочке, «Будут целую ночь, будут целую ночь Над тобою летать ангелочки.
Пел в лесочке птенчик, Под окном – шарманщик: – Обманщик, изменщик, Изменщик, обманщик!
От лихой любовной думки Как уеду по чугунке – Распыхтится паровоз,
Тридцатая годовщина Союза – верней любви. Я знаю твои морщины, Как знаешь и ты – мои,
Обидел и обошел? Спасибо за то, что – стол Дал, стойкий, врагам на страх Стол – на четырех ногах
Столовая, четыре раза в день Миришь на миг во всем друг друга чуждых. Здесь разговор о самых скучных нуждах, Безмолвен тот, кому ответить лень.
Сердце дремлет, но сердце так чутко, Помнит все: и блаженство, и боль. Те лучи догорели давно ль? Как забыть тебя, грустный малютка,
– «Ты прежде лишь розы ценила, В кудрях твоих венчик другой. Ты страстным цветам изменила?» – «Во имя твое, дорогой!»
«Почему ты плачешь?» – «Так». «Плакать „так“ смешно и глупо. Зареветь, не кончив супа! Отними от глаз кулак!
Словно тихий ребенок, обласканный тьмой, С бесконечным томленьем в блуждающем взоре, Ты застыл у окна. В коридоре Чей-то шаг торопливый – не мой!
Вот и мир, где сияют витрины, Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней. Кто для Аси нужнее Марины? Милой Асеньки кто мне нужней?
– «Какие маленькие зубки! И заводная! В парике!» Она смеясь прижала губки К ее руке.
У нас за робостью лица Скрывается иное. Мы непокорные сердца. Мы молоды. Нас трое.
Екатерине Павловне Пешковой Мама светло разукрасила гробик. Дремлет малютка в воскресном наряде.
Вале Генерозовой – «Там, где шиповник рос аленький, Гномы нашли колпачки»…
В эту ночь он спать не лег, Все писал при свечке. Это видел в печке Красный уголек.
Жди вопроса, придумывай числа… Если думать – то где же игра? Даже кукла нахмурилась кисло… Спать пора!
О, кто бы нас направил, О, кто бы нам ответил? Где край, который примет Нас с нерожденным третьим?
Начинается Плач гитары, Разбивается Чаша утра.
Масличная равнина Распахивает веер. Над порослью масличной Склонилось небо низко,
Из пещеры – вздох за вздохом, Сотни вздохов, сонмы вздохов, Фиолетовых на красном.
На темени горном, На темени голом – Часовня. В жемчужные воды
Царь и Бог! Простите малым Слабым – глупым – грешным – шалым, В страшную воронку втянутым, Обольщенным и обманутым, –
Рот как кровь, а глаза зелены, И улыбка измученно-злая… О, не скроешь, теперь поняла я: Ты возлюбленный бледной Луны.
– «Herr Володя, глядите в тетрадь!» – «Ты опять не читаешь, обманщик? Погоди, не посмеет играть Nimmer mehr этот гадкий шарманщик!»
Ане Калин Запела рояль неразгаданно-нежно Под гибкими ручками маленькой Ани.
Очарованье своих же обетов, Жажда любви и незнанье о ней… Что же осталось от блещущих дней? Новый портрет в галерее портретов,
Тому, кто здесь лежит под травкой вешней, Прости, Господь, злой помысел и грех! Он был больной, измученный, нездешний, Он ангелов любил и детский смех.
Л.А.Т. На земле
Наши встречи, – только ими дышим все мы, Их предчувствие лелея в каждом миге, – Вы узнаете, разрезав наши книги. Все, что любим мы и верим – только темы.
Позади горизонты валились пластами, как пашня под плугом, Ввысь взлетали мосты наподобие огненных птиц, И наш дом – для последнего разу – мне брызнул звездою.
Может, туча из недр морских вынесет на горизонт Эту землю – как бурю, задержанную в полете. Жду, покамест два вала ее двуединым ударом приблизят.
Только глянул – пространство со взгляда, как с якоря, сорвалося! Эти вспышки зеленого дыма – зеленого пыла – Как помыслю листвою?
Сыплют волны, с колесами споря, Серебристые брызги вокруг. Ни смущения в сердце, ни горя, – Будь счастливым, мой маленький друг!
Не смейтесь вы над юным поколеньем! Вы не поймете никогда, Как можно жить одним стремленьем, Лишь жаждой воли и добра…
Амбразуры окон потемнели, Не вздыхает ветерок долинный, Ясен вечер; сквозь вершину ели Кинул месяц первый луч свой длинный.
Там, где мильоны звезд-лампадок Горят пред ликом старины, Где звон вечерний сердцу сладок, Где башни в небо влюблены;
Асе Ты – принцесса из царства не светского, Он – твой рыцарь, готовый на все…
Проснулась улица. Глядит, усталая Глазами хмурыми немых окон На лица сонные, от стужи алые, Что гонят думами упорный сон.
Не знаю вас и не хочу Терять, узнав, иллюзий звездных. С таким лицом и в худших безднах Бывают преданны лучу.
Все твое: тоска по чуду, Вся тоска апрельских дней, Все, что так тянулось к небу, — Но разумности не требуй.
Всему внимая чутким ухом, – Так недоступна! Так нежна! – Она была лицом и духом Во всем джигитка и княжна.
Дома до звезд, а небо ниже, Земля в чаду ему близка. В большом и радостном Париже Все та же тайная тоска.
Христос и Бог! Я жажду чуда Теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь как книга для меня.
Новый месяц встал над лугом, Над росистою межой. Милый, дальний и чужой, Приходи, ты будешь другом.
«Car tout n’est que rêve, ò ma soeur!» [*] Им ночью те же страны снились, Их тайно мучил тот же смех,
Мальчик к губам приложил осторожно свирель, Девочка, плача, головку на грудь уронила… – Грустно и мило! – Скорбно склоняется к детям столетняя ель.
Ваши белые могилки рядом, Ту же песнь поют колокола Двум сердцам, которых жизнь была В зимний день светло расцветшим садом.
И опять пред Тобой я склоняю колени, В отдаленьи завидев Твой звездный венец. Дай понять мне, Христос, что не все только тени, Дай не тень мне обнять, наконец!
Из рая детского житья Вы мне привет прощальный шлете, Неизменившие друзья В потертом, красном пререплете.
Солнечный? Лунный? О мудрые Парки, Что мне ответить? Ни воли, ни сил! Луч серебристый молился, а яркий Нежно любил.
Сестрам Тургеневым У них глаза одни и те же И те же голоса.
Когда снежинку, что легко летает, Как звездочка упавшая скользя, Берешь рукой — она слезинкой тает, И возвратить воздушность ей нельзя.
Звон колокольный и яйца на блюде Радостью душу согрели. Что лучезарней, скажите мне, люди, Пасхи в апреле?
Есть тихие дети. Дремать на плече У ласковой мамы им сладко и днем. Их слабые ручки не рвутся к свече, — Они не играют с огнем.
Был вечер музыки и ласки, Всё в дачном садике цвело. Ему в задумчивые глазки Взглянула мама так светло!
Я только девочка. Мой долг До брачного венца Не забывать, что всюду – волк И помнить: я – овца.
Mein Herz trägt schwere Ketten, Die Du mir angelegt. Ich möcht’ mein Leben wetten, Dass Keine schwerer trägt.[*]
На солнце, на ветер, на вольный простор Любовь уносите свою! Чтоб только не видел ваш радостный взор Во всяком прохожем судью.
Сильнее гул, как будто выше – зданья, В последний раз колеблется вагон, В последний раз… Мы едем… До свиданья, Мой зимний сон!
Vitam impendere vero.[*] Мир утомленный вздохнул от смятений, Розовый вечер струит забытье…
Безнадежно-взрослый Вы? О, нет! Вы дитя и Вам нужны игрушки, Потому я и боюсь ловушки, Потому и сдержан мой привет.
Сереже Он после книги весь усталый, Его пугает темнота…
Облачко бело, и мне в облака Стыдно глядеть вечерами. О, почему за дарами К Вам потянулась рука?
В каждом случайном объятьи Я вспоминаю ее, Детское сердце мое, Девочку в розовом платье.
Встают, встают за дымкой синей Зеленые холмы. В траве, как прежде, маргаритки, И чьи-то глазки у калитки…
Сереже Шпагу, смеясь, подвесил, Люстру потрогал – звон…
Сереже 1
Два звонка уже и скоро третий, Скоро взмах прощального платка… Кто поймет, но кто забудет эти Пять минут до третьего звонка?
Я забыла, что сердце в вас – только ночник, Не звезда! Я забыла об этом! Что поэзия ваша из книг И из зависти – критика. Ранний старик,
Он приблизился, крылатый, И сомкнулись веки над сияньем глаз. Пламенная – умерла ты В самый тусклый час.
Снова стрелки обежали целый круг: Для кого-то много счастья позади. Подымается с мольбою сколько рук! Сколько писем прижимается к груди!
Слово странное – старуха! Смысл неясен, звук угрюм, Как для розового уха Темной раковины шум.
Быть нежной, бешеной и шумной, – Так жаждать жить! – Очаровательной и умной, – Прелестной быть!
Горько таить благодарность И на чуткий призыв отозваться не сметь, В приближении видеть коварность И где правда, где ложь угадать не суметь.
В тяжелой мантии торжественных обрядов, Неумолимая, меня не встреть. На площади, под тысячами взглядов, Позволь мне умереть.
Взгляните внимательно и если возможно – нежнее, И если возможно – подольше с нее не сводите очей, Она перед вами – дитя с ожерельем на шее И локонами до плечей.
Сам не ведая как, Ты слетел без раздумья, Знак любви и безумья, Восклицательный знак!
Вы родились певцом и пажем. Я – с золотом в кудрях. Мы – молоды, и мы еще расскажем О королях.
Макс Волошин первый был, Нежно Майенку любил, Предприимчивый Бальмонт Звал с собой за горизонт,
Посвящаю эти строки Тем, кто мне устроит гроб. Приоткроют мой высокий Ненавистный лоб.
Ты, чьи сны еще непробудны, Чьи движенья еще тихи, В переулок сходи Трехпрудный, Если любишь мои стихи.
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала — тоже! Прохожий, остановись!
Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я – поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет,
Солнцем жилки налиты – не кровью – На руке, коричневой уже. Я одна с моей большой любовью К собственной моей душе.
Вы, идущие мимо меня К не моим и сомнительным чарам, – Если б знали вы, сколько огня, Сколько жизни, растраченной даром,
Сердце, пламени капризней, В этих диких лепестках, Я найду в своих стихах Все, чего не будет в жизни.
Мальчиком, бегущим резво, Я предстала Вам. Вы посмеивались трезво Злым моим словам:
Я сейчас лежу ничком – Взбешенная! – на постели. Если бы Вы захотели Быть моим учеником,
Мы быстры и наготове, Мы остры. В каждом жесте, в каждом взгляде, в каждом слове. –
Мы – весенняя одежда Тополей, Мы – последняя надежда Королей.
Идите же! – Мой голос нем И тщетны все слова. Я знаю, что ни перед кем Не буду я права.
Есть такие голоса, Что смолкаешь, им не вторя, Что предвидишь чудеса. Есть огромные глаза
Как водоросли Ваши члены, Как ветви мальмэзонских ив… Так Вы лежали в брызгах пены, Рассеянно остановив
Я думаю об утре Вашей славы, Об утре Ваших дней, Когда очнулись демоном от сна Вы И богом для людей.
Я подымаюсь по белой дороге, Пыльной, звенящей, крутой. Не устают мои легкие ноги Выситься над высотой.
Ах, несмотря на гаданья друзей, Будущее – непроглядно. В платьице – твой вероломный Тезей, Маленькая Ариадна.
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.
Сергею Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса,
В огромном липовом саду, – Невинном и старинном – Я с мандолиною иду, В наряде очень длинном,
Над Феодосией угас Навеки этот день весенний, И всюду удлиняет тени Прелестный предвечерний час.
Я с вызовом ношу его кольцо — Да, в Вечности — жена, не на бумаге. — Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге.
Ты будешь невинной, тонкой, Прелестной – и всем чужой. Пленительной амазонкой, Стремительной госпожой.
Да, я тебя уже ревную, Такою ревностью, такой! Да, я тебя уже волную Своей тоской.
День августовский тихо таял В вечерней золотой пыли. Неслись звенящие трамваи, И люди шли.
Прибой курчавился у скал, – Протяжен, пенен, пышен, звонок… Мне Вашу дачу указал – Ребенок.
С ласточками прилетела Ты в один и тот же час, Радость маленького тела, Новых глаз.
Не думаю, не жалуюсь, не спорю. Не сплю. Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю, Ни к кораблю.
Я видела Вас три раза, Но нам не остаться врозь. – Ведь первая Ваша фраза Мне сердце прожгла насквозь!
Война, война! – Кажденья у киотов И стрекот шпор. Но нету дела мне до царских счетов, Народных ссор.
При жизни Вы его любили, И в верности клялись навек, Несите же венки из лилий На свежий снег.
Продолговатый и твердый овал, Черного платья раструбы… Юная бабушка! Кто целовал Ваши надменные губы?
Осыпались листья над Вашей могилой, И пахнет зимой. Послушайте, мертвый, послушайте, милый: Вы все-таки мой.
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли! И лучше – пусть! Вы слишком многих, мнится, целовали, Отсюда грусть.
Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? – Чья победа? – Кто побежден?
Сегодня таяло, сегодня Я простояла у окна. Взгляд отрезвленней, грудь свободней, Опять умиротворена.
Вам одеваться было лень, И было лень вставать из кресел. – А каждый Ваш грядущий день Моим весельем был бы весел.
Сегодня, часу в восьмом, Стремглав по Большой Лубянке, Как пуля, как снежный ком, Куда-то промчались санки.
Уж часы – который час? – Прозвенели. Впадины огромных глаз, Платья струйчатый атлас…
Собаки спущены с цепи, И бродят злые силы. Спи, милый маленький мой, спи, Котенок милый!
Как весело сиял снежинками Ваш – серый, мой – соболий мех, Как по рождественскому рынку мы Искали ленты ярче всех.
Ты миру отдана на травлю, И счета нет твоим врагам, Ну, как же я тебя оставлю? Ну, как же я тебя предам?
Радость всех невинных глаз, – Всем на диво! – В этот мир я родилась – Быть счастливой!
Ночью над кофейной гущей Плачет, глядя на Восток. Рот невинен и распущен, Как чудовищный цветок.
Ты мне нравишься: ты так молода, Что в полмесяца не спишь и полночи, Что на карте знаешь те города, Где глядели тебе вслед чьи-то очи.
Есть имена, как душные цветы, И взгляды есть, как пляшущее пламя… Есть темные извилистые рты С глубокими и влажными углами.
Что видят они? – Пальто На юношеской фигуре. Никто не узнал, никто, Что полы его, как буря.
Безумье – и благоразумье, Позор – и честь, Все, что наводит на раздумье, Все слишком есть –
Свободно шея поднята, Как молодой побег. Кто скажет имя, кто – лета, Кто – край ее, кто – век?
Ты проходишь своей дорогою, И руки твоей я не трогаю. Но тоска во мне – слишком вечная, Чтоб была ты мне – первой встречною.
Могу ли не вспомнить я Тот запах White-Rose[*] и чая, И севрские фигурки Над пышащим камельком…
Узкий, нерусский стан – Над фолиантами. Шаль из турецких стран Пала, как мантия.
Все глаза под солнцем – жгучи, День не равен дню. Говорю тебе на случай, Если изменю:
Легкомыслие! — Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мои вбрызнул смех, И мазурку мне вбрызнул в жилы.
Сини подмосковные холмы, В воздухе чуть теплом – пыль и деготь. Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно быть, Выздоравливаю от зимы.
Голоса с их игрой сулящей, Взгляды яростной черноты, Опаленные и палящие Роковые рты –
Повторю в канун разлуки, Под конец любви, Что любила эти руки Властные твои
Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами.
Хочу у зеркала, где муть И сон туманящий, Я выпытать – куда Вам путь И где пристанище.
Вспомяните: всех голов мне дороже Волосок один с моей головы. И идите себе… – Вы тоже, И Вы тоже, и Вы.
Бессрочно кораблю не плыть И соловью не петь. Я столько раз хотела жить И столько умереть!
Милый друг, ушедший дальше, чем за море! Вот Вам розы – протянитесь на них. Милый друг, унесший самое, самое Дорогое из сокровищ земных.
Какой-нибудь предок мой был – скрипач, Наездник и вор при этом. Не потому ли мой нрав бродяч И волосы пахнут ветром!
И все́ вы идете в сестры, И больше не влюблены. Я в шелковой шали пестрой Восход стерегу луны.
В первой любила ты Первенство красоты, Кудри с налетом хны, Жалобный зов зурны,
Спят трещотки и псы соседовы, – Ни повозок, ни голосов. О, возлюбленный, не выведывай, Для чего развожу засов.
Мне полюбить Вас не довелось, А может быть – и не доведется! Напрасен водоворот волос Над темным профилем инородца,
В тумане, синее ладана, Панели – как серебро. Навстречу летит негаданно Развеянное перо.
С большою нежностью – потому, Что скоро уйду от всех – Я все раздумываю, кому Достанется волчий мех,
Все Георгии на стройном мундире И на перевязи черной – рука. Черный взгляд невероятно расширен От шампанского, войны и смычка.
Лорд Байрон! – Вы меня забыли! Лорд Байрон! – Вам меня не жаль? На . . . . . .плечи шаль Накидывали мне – не Вы ли?
Заповедей не блюла, не ходила к причастью. – Видно, пока надо мной не пропоют литию, – Буду грешить – как грешу – как грешила: со страстью! Господом данными мне чувствами – всеми пятью!
В гибельном фолианте Нету соблазна для Женщины. – Ars Amandi[*] Женщине – вся земля.
Как жгучая, отточенная лесть Под римским небом, на ночной веранде, Как смертный кубок в розовой гирлянде – Магических таких два слова есть.
Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь — уж рвёшься прочь! Я лоб уронила в руки И думаю, глядя в ночь:
Я знаю правду! Все прежние правды – прочь! Не надо людям с людьми на земле бороться. Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь. О чем – поэты, любовники, полководцы?
Два солнца стынут – о Господи, пощади! – Одно – на небе, другое – в моей груди. Как эти солнца – прощу ли себе сама? –
Цветок к груди приколот, Кто приколол, – не помню. Ненасытим мой голод На грусть, на страсть, на смерть.
Быть в аду нам, сестры пылкие, Пить нам адскую смолу, — Нам, что каждою-то жилкою Пели Господу хвалу!
Полнолунье и мех медвежий, И бубенчиков легкий пляс… Легкомысленнейший час! – Мне же Глубочайший час.
День угасший Нам порознь нынче гас. Это жестокий час – Для Вас же.
Лежат они, написанные наспех, Тяжелые от горечи и нег. Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.
Даны мне были и голос любый, И восхитительный выгиб лба. Судьба меня целовала в губы, Учила первенствовать Судьба.
Над синевою подмосковных рощ Накрапывает колокольный дождь. Бредут слепцы калужскою дорогой, –
Отмыкала ларец железный, Вынимала подарок слезный, – С крупным жемчугом перстенек, С крупным жемчугом.
Посадила яблоньку: Малым – забавоньку, Старому – младость, Садовнику – радость.
К озеру вышла. Крут берег. Сизые воды в снег сбиты, На́ голос воют. Рвут пасти – Что звери.
Никто ничего не отнял! Мне сладостно, что мы врозь. Целую Вас – через сотни Разъединяющих верст.
Собирая любимых в путь, Я им песни пою на память – Чтобы приняли как-нибудь, Что когда-то дарили сами.
Откуда такая нежность? Не первые – эти кудри Разглаживаю, и губы Знавала темней твоих.
Ты запрокидываешь голову Затем, что ты гордец и враль. Какого спутника веселого Привел мне нынешний февраль!
Разлетелось в серебряные дребезги Зеркало, и в нем – взгляд. Лебеди мои, лебеди Сегодня домой летят!
Не сегодня-завтра растает снег. Ты лежишь один под огромной шубой. Пожалеть тебя, у тебя навек Пересохли губы.
Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние… Материнское мое благословение Над тобой, мой жалобный Вороненок.
Еще и еще песни Слагайте о моем кресте. Еще и еще перстни Целуйте на моей руке.
Не ветром ветреным – до – осени Снята гроздь. Ах, виноградарем – до – осени Пришел гость.
Гибель от женщины. Вот знак На ладони твоей, юноша. Долу глаза! Молись! Берегись! Враг Бдит в полуночи.
Приключилась с ним странная хворь, И сладчайшая на него нашла оторопь. Все стоит и смотрит ввысь, И не видит ни звезд, ни зорь
Устилают – мои – сени Пролетающих голубей – тени. Сколько было усыновлений! Умилений!
В день Благовещенья Руки раскрещены, Цветок полит чахнущий, Окна настежь распахнуты, –
На крыльцо выхожу – слушаю, На свинце ворожу – плачу. Ночи душные, Скушные.
Канун Благовещенья. Собор Благовещенский Прекрасно светится. Над главным куполом,
Четвертый год. Глаза, как лед, Брови уже роковые, Сегодня впервые
За девками доглядывать, не скис ли в жбане квас, оладьи не остыли ль, Да перстни пересчитывать, анис Всыпая в узкогорлые бутыли.
Димитрий! Марина! В мире Согласнее нету ваших Единой волною вскинутых, Единой волною смытых
Облака – вокруг, Купола – вокруг, Надо всей Москвой Сколько хватит рук! –
Из рук моих – нерукотворный град Прими, мой странный, мой прекрасный брат. По церковке – все сорок сороков,
Мимо ночных башен Площади нас мчат. Ох, как в ночи страшен Рев молодых солдат!
Говорила мне бабка лютая, Коромыслом от злости гнутая: – Не дремить тебе в люльке дитятка, Не белить тебе пряжи вытканной, –
Да с этой львиною Златою россыпью, Да с этим поясом, Да с этой поступью, –
Веселись, душа, пей и ешь! А настанет срок – Положите меня промеж Четырех дорог.
Братья, один нам путь прямохожий Под небом тянется. . . . . . . . . .я тоже Бедная странница…
Всюду бегут дороги, По лесу, по пустыне, В ранний и поздний час.
Коли милым назову – не соскучишься! Богородицей – слыву – Троеручицей: Одной – крепости крушу, друга – тамотка, Третьей по морю пишу – рыбам грамотку.
Люди на душу мою льстятся, Нежных имен у меня – святцы, А восприемников за душой
Обвела мне глаза кольцом Теневым – бессонница. Оплела мне глаза бессонница Теневым венцом.
Настанет день – печальный, говорят! Отцарствуют, отплачут, отгорят, – Остужены чужими пятаками – Мои глаза, подвижные как пламя.
Имя твое – птица в руке, Имя твое – льдинка на языке, Одно единственное движенье губ, Имя твое – пять букв.
То-то в зеркальце – чуть брезжит – Всё гляделась: Хорошо ли для приезжих Разоделась.
В оны дни ты мне была, как мать, Я в ночи тебя могла позвать, Свет горячечный, свет бессонный, Свет очей моих в ночи оны.
Я пришла к тебе черной полночью, За последней помощью. Я – бродяга, родства не помнящий, Корабль тонущий.
Продаю! Продаю! Продаю! Поспешайте, господа хорошие! Золотой товар продаю, Чистый товар, не ношенный,
Нежный призрак, Рыцарь без укоризны, Кем ты призван В мою молодую жизнь?
Много тобой пройдено Русских дорог глухих. Ныне же вся родина Причащается тайн твоих.
Ты проходишь на Запад Солнца, Ты увидишь вечерний свет, Ты проходишь на Запад Солнца, И метель заметает след.
Зверю – берлога, Страннику – дорога, Мертвому – дроги. Каждому – свое.
У меня в Москве – купола горят! У меня в Москве – колокола звонят! И гробницы в ряд у меня стоят, – В них царицы спят, и цари.
Думали – человек! И умереть заставили. Умер теперь, навек. – Плачьте о мертвом ангеле!
Должно быть – за той рощей Деревня, где я жила, Должно быть – любовь проще И легче, чем я ждала.
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч, И ветром вздутый калужский родной кумач, И посвист перепелов, и большое небо, И волны колоколов над волнами хлеба,
Руки люблю Целовать, и люблю Имена раздавать, И еще – раскрывать
Над городом, отвергнутым Петром, Перекатился колокольный гром. Гремучий опрокинулся прибой
О, Муза плача, прекраснейшая из муз! О ты, шальное исчадие ночи белой! Ты черную насылаешь метель на Русь, И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
Охватила голову и стою, – Что людские козни! – Охватила голову и пою На заре на поздней.
Еще один огромный взмах – И спят ресницы. О, тело милое! О, прах Легчайшей птицы!
Имя ребенка – Лев, Матери – Анна. В имени его – гнев, В материнском – тишь.
Сколько спутников и друзей! Ты никому не вторишь. Правят юностью нежной сей – Гордость и горечь.
Не отстать тебе! Я – острожник, Ты – конвойный. Судьба одна. И одна в пустоте порожней Подорожная нам дана.
Ты, срывающая покров С катафалков и с колыбелей, Разъярительница ветров, Насылательница метелей,
На базаре кричал народ, Пар вылетал из булочной. Я запомнила алый рот Узколицей певицы уличной.
Златоустой Анне – всея Руси Искупительному глаголу, – Ветер, голос мой донеси И вот этот мой вздох тяжелый.
А что если кудри в плат Упрячу – что вьются валом, И в синий вечерний хлад Побреду себе……
У тонкой проволоки над волной овсов Сегодня голос – как тысяча голосов! И бубенцы проезжие – свят, свят, свят –
Ты солнце в выси мне застишь, Все звезды в твоей горсти! Ах, если бы – двери настежь! – Как ветер к тебе войти!
Руки даны мне – протягивать каждому обе, Не удержать ни одной, губы – давать имена, Очи – не видеть, высокие брови над ними – Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви.
Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов – за белой стеною – погост. И на песке вереница соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост.
Семь холмов – как семь колоколов! На семи колоколах – колокольни. Всех счетом – сорок сороков. Колокольное семихолмие!
– Москва! – Какой огромный Странноприимный дом! Всяк на Руси – бездомный. Мы все к тебе придем.
В огромном городе моем – ночь. Из дома сонного иду – прочь. И люди думают: жена, дочь, – А я запомнила одно: ночь.
После бессонной ночи слабеет тело, Милым становится и не своим, – ничьим. В медленных жилах еще занывают стрелы – И улыбаешься людям, как серафим.
Нынче я гость небесный В стране твоей. Я видела бессонницу леса И сон полей.
Вдруг вошла Черной и стройной тенью В дверь дилижанса. Ночь
Искательница приключений, Искатель подвигов – опять Нам волей роковых стечений Друг друга суждено узнать.
Села я на подоконник, ноги свесив. Он тогда спросил тихонечко: Кто здесь? – Это я пришла. – Зачем? – Сама не знаю. – Время позднее, дитя, а ты не спишь.
Наездницы, развалины, псалмы, И вереском поросшие холмы, И наши кони смирные бок о бок, И подбородка львиная черта,
В полнолунье кони фыркали, К девушкам ходил цыган. В полнолунье в красной кирке Сам собою заиграл орган.
Сегодня ночью я одна в ночи – Бессонная, бездомная черница! – Сегодня ночью у меня ключи От всех ворот единственной столицы!
Не моя печаль, не моя забота, Как взойдет посев, То не я хочу, то огромный кто-то: И ангел и лев.
И взглянул, как в первые раза Не глядят. Черные глаза глотнули взгляд.
Нежно-нежно, тонко-тонко Что-то свистнуло в сосне. Черноглазого ребенка Я увидела во сне.
Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая Свет – люблю тебя, зоркая ночь. Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерь
Бог согнулся от заботы И затих. Вот и улыбнулся, вот и Много ангелов святых
Чтоб дойти до уст и ложа – Мимо страшной церкви Божьей Мне идти.
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья, Я родилась.
И поплыл себе – Моисей в корзине! – Через белый свет. Кто же думает о каком-то сыне В восемнадцать лет!
На завитки ресниц Невинных и наглых, На золотой загар И на крупный рот, –
Соперница, а я к тебе приду Когда-нибудь, такою ночью лунной, Когда лягушки воют на пруду И женщины от жалости безумны.
И другу на́ руку легло Крылатки тонкое крыло. Что я поистине крылата, Ты понял, спутник по беде!
Так, от века здесь, на земле, до века, И опять, и вновь Суждено невинному человеку – Воровать любовь.
И не плача зря Об отце и матери – встать, и с Богом По большим дорогам В ночь – без собаки и фонаря.
Кто не топтал тебя – и кто не плавил, О купина неопалимых роз! Единое, что на земле оставил Незыблемого по себе Христос:
Целую червонные листья и сонные рты, Летящие листья и спящие рты. – Я в мире иной не искала корысти. – Спите, спящие рты,
Погоди, дружок! Не довольно ли нам камень городской толочь? Зайдем в погребок, Скоротаем ночь.
Кабы нас с тобой да судьба свела — Ох, весёлые пошли бы по земле дела! Не один бы нам поклонился град, Ох мой родный, мой природный, мой безродный брат!
Каждый день все кажется мне: суббота! Зазвонят колокола, ты войдешь. Богородица из золотого киота Улыбнется, как ты хорош.
Словно ветер над нивой, словно Первый колокол – это имя. О, как нежно в ночи любовной Призывать Элоима!
Счастие или грусть – Ничего не знать наизусть, В пышной тальме катать бобровой, Сердце Пушкина теребить в руках,
По дорогам, от мороза звонким, С царственным серебряным ребенком Прохожу. Всё – снег, всё – смерть, всё – сон.
Через снега, снега – Слышишь голос, звучавший еще в Эдеме? Это твой слуга С тобой говорит, Господин мой – Время.
Рок приходит не с грохотом и громом, А так: падает снег, Лампы горят. К дому Подошел человек.
Я ли красному как жар киоту Не молилась до седьмого поту? Гость субботний, унеси мою заботу, Уведи меня с собой в свою субботу.
Ты, мерящий меня по дням, Со мною, жаркой и бездомной, По распаленным площадям – Шатался – под луной огромной?
…Я бы хотела жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки И вечные колокола.
Кто спит по ночам? Никто не спит! Ребенок в люльке своей кричит, Старик над смертью своей сидит, Кто молод – с милою говорит,
По ночам все комнаты черны, Каждый голос темен. По ночам Все красавицы земной страны Одинаково – невинно – неверны.
Вот опять окно, Где опять не спят. Может — пьют вино, Может — так сидят.
Мне ль, которой ничего не надо, Кроме жаркого чужого взгляда, Да янтарной кисти винограда, – Мне ль, заласканной до тла и всласть,
Так, одним из легких вечеров, Без принятия Святых Даров, – Не хлебнув из доброго ковша! – Отлетит к тебе моя душа.
День идет. Гасит огни. Где-то взревел за рекою гудок фабричный. Первый
Мировое началось во мгле кочевье: Это бродят по ночной земле – деревья, Это бродят золотым вином – грозди, Это странствуют из дома в дом – звезды,
Только закрою горячие веки – Райские розы, райские реки… Где-то далече,
Милые спутники, делившие с нами ночлег! Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб… Рокот цыганских телег,
У камина, у камина Ночи коротаю. Все качаю и качаю Маленького сына.
Август – астры, Август – звезды, Август – грозди Винограда и рябины Ржавой – август!
На заре морозной Под шестой березой За углом у церкви Ждите, Дон-Жуан!
Долго на заре туманной Плакала метель. Уложили Дон-Жуана В снежную постель.
После стольких роз, городов и тостов – Ах, ужель не лень Вам любить меня? Вы – почти что остов, Я – почти что тень.
Ровно – полночь. Луна – как ястреб. – Что – глядишь? – Так – гляжу!
И сказал Господь: – Молодая плоть, Встань!
Уж и лед сошел, и сады в цвету. Богородица говорит сынку: – Не сходить ли, сынок, сегодня мне В преисподнюю?
Над церко́вкой – голубые облака, Крик вороний… И проходят – цвета пепла и песка – Революционные войска.
Настежь, настежь Царские врата! Сгасла, схлынула чернота. Чистым жаром
За Отрока – за Голубя – за Сына, За царевича младого Алексия Помолись, церковная Россия!
Во имя Отца и Сына и Святого Духа – Отпускаю ныне Дорогого друга Из прекрасной пустыни – в мир.
Чуть светает – Спешит, сбегается Мышиной стаей На звон колокольный
А всё же спорить и петь устанет – И этот рот! А все же время меня обманет И сон – придет.
1 Ветры спать ушли – с золотой зарей, Ночь подходит – каменною горой,
2 А над Волгой – ночь, А над Волгой – сон.
Так и буду лежать, лежать Восковая, да ледяная, да скорченная. Так и будут шептать, шептать: – Ох, шальная! ох, чумная! ох, порченная!
3 (Сон Разина)
– Что же! Коли кинут жребий – Будь, любовь! В грозовом – безумном! – небе – Лед и кровь.
И была у Дон-Жуана – шпага, И была у Дон-Жуана – Донна Анна. Вот и все, что люди мне сказали О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
И падает шелковый пояс К ногам его – райской змеей… А мне говорят – успокоюсь Когда-нибудь, там, под землей.
В очи взглянула Тускло и грозно. Где-то ответил – гром. – Ох, молодая!
Как перед царями да князьями стены падают – Отпади, тоска-печаль-кручина, С молодой рабы моей Марины, Верноподданной.
Голос – сладкий для слуха, Только взглянешь – светло. Мне что? – Я старуха, Мое время прошло.
И кто-то, упав на карту, Не спит во сне. Повеяло Бонапартом В моей стране.
Из строгого, стройного храма Ты вышла на визг площадей… – Свобода! – Прекрасная Дама Маркизов и русских князей.
Запах пшеничного злака, Ветер, туман и кусты… Буду отчаянно плакать – Я, и подумаешь – ты,
Люди спят и видят сны. Стынет водная пустыня. Все у Господа – сыны, Человеку надо – сына.
В лоб целовать – заботу стереть. В лоб целую. В глаза целовать – бессонницу снять.
Голубые, как небо, воды, И серебряных две руки. Мало лет – и четыре года: Ты и я – у Москвы-реки.
И разжигая во встречном взоре Печаль и блуд, Проходишь городом – зверски-черен, Небесно-худ.
А пока твои глаза – Черные – ревнивы, А пока на образа Молишься лениво –
Горечь! Горечь! Вечный привкус На губах твоих, о страсть! Горечь! Горечь! Вечный искус – Окончательнее пасть.
А царит над нашей стороной – Глаз дурной, дружок, да час худой. А всего у нас, дружок, красы –
А когда – когда-нибудь – как в воду И тебя потянет – в вечный путь, Оправдай змеиную породу: Дом – меня – мои стихи – забудь.
И зажег, голубчик, спичку. – Куды, матушка, дымок? – В двери, родный, прямо в двери, – Помирать тебе, сынок!
Божественно, детски-плоско Короткое, в сборку, платье. Как стороны пирамиды От пояса мчат бока.
Стоит, запрокинув горло, И рот закусила в кровь. А руку под грудь уперла – Под левую – где любовь.
Только живите! – Я уронила руки, Я уронила на руки жаркий лоб. Так молодая Буря слушает Бога Где-нибудь в поле, в какой-нибудь темный час.
Встречались ли в поцелуе Их жалобные уста? Иоанна кудри, как струи Спадают на грудь Христа.
Из-под копыт Грязь летит. Перед лицом Шаль – как щит.
Страстно рукоплеща Лает и воет чернь. Медленно встав с колен Кланяется Кармен.
Да будет день! – и тусклый день туманный Как саван пал над мертвою водой. Взглянув на мир с полуулыбкой странной: – Да будет ночь! – тогда сказал другой.
И призвал тогда Князь света – Князя тьмы, И держал он Князю тьмы – такую речь: – Оба княжим мы с тобою. День и ночь Поделили поровну с тобой.
Ну вот и окончена метка, – Прощай, мой веселый поэт! Тебе приглянулась – соседка, А мне приглянулся – сосед.
Bohème Помнишь плащ голубой, Фонари и лужи?
Сабли взмах – И вздохнули трубы тяжко – Провожать Легкий прах.
И в заточеньи зимних комнат И сонного Кремля – Я буду помнить, буду помнить Просторные поля.
Бо́роды – цвета кофейной гущи, В воздухе – гул голубиных стай. Черное око, полное грусти, Пусто, как полдень, кругло, как рай.
Над черным очертаньем мыса – Луна – как рыцарский доспех. На пристани – цилиндр и мех, Хотелось бы: поэт, актриса.
Так, руки заложив в карманы, Стою. Синеет водный путь. – Опять любить кого-нибудь? – Ты уезжаешь утром рано.
Смывает лучшие румяна – Любовь. Попробуйте на вкус, Как слезы – солоны. Боюсь, Я завтра утром – мертвой встану.
Ревнивый ветер треплет шаль. Мне этот час сужден – от века. Я чувствую у рта и в веках Почти звериную печаль.
Из Польши своей спесивой Принес ты мне речи льстивые, Да шапочку соболиную, Да руку с перстами длинными,
Молодую рощу шумную – Дровосек перерубил. То, что Господом задумано – Человек перерешил.
С головою на блещущем блюде Кто-то вышел. Не я ли сама? На груди у меня – мертвой грудою – Целый город, сошедший с ума!
Собрались, льстецы и щеголи, Мы не страсти праздник праздновать. Страсть-то с голоду, да с холоду, – Распашная, безобразная.
Царедворец ушел во дворец. Раб согнулся над коркою черствой. Изломала – от скуки – ларец Молодая жена царедворца.
Нет! Еще любовный голод Не раздвинул этих уст. Нежен – оттого что молод, Нежен – оттого что пуст.
Только в очи мы взглянули – без остатка, Только голос наш до вопля вознесен – Как на горло нам – железная перчатка Опускается – по имени – закон.
И, дрожа от страстной спеси, В небо вознесла ладонь Раскаленный полумесяц, Что посеял медный конь.
Мое последнее величье На дерзком голоде заплат! В сухие руки ростовщичьи Снесен последний мой заклад.
Без Бога, без хлеба, без крова, – Со страстью! со звоном! со славой! – Ведет арестант чернобровый В Сибирь – молодую жену.
Поздний свет тебя тревожит? Не заботься, господин! Я – бессонна. Спать не может Кто хорош и кто один.
Я помню первый день, младенческое зверство, Истомы и глотка божественную муть, Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца, Что камнем падало – и ястребом – на грудь.
Ввечеру выходят семьи. Опускаются на скамьи. Из харчевни – пар кофейный. Господин клянется даме.
Тот – щеголем наполовину мертвым, А этот – нищим, по двадцатый год. Тот говорит, а этот дышит. Тот Был ангелом, а этот будет чертом.
И вот, навьючив на верблюжий горб, На добрый – стопудовую заботу, Отправимся – верблюд смирен и горд – Справлять неисправимую работу.
Айме́к-гуару́зим – долина роз. Еврейка – испанский гранд. И ты, семилетний, очами врос В истрепанный фолиант.
Запах, запах Твоей сигары! Смуглой сигары Запах!
Бел, как мука, которую мелет, Черен, как грязь, которую чистит, Будет от Бога похвальный лист Мельнику и трубочисту.
Ночь. – Норд-Ост. – Рев солдат. – Рев волн. Разгромили винный склад. – Вдоль стен По канавам – драгоценный поток, И кровавая в нем пляшет луна.
Плохо сильным и богатым, Тяжко барскому плечу. А вот я перед солдатом Светлых глаз не опущу.
…Сын казака, казак… Так начиналась – речь. – Родина. – Враг. – Мрак. Всем головами лечь.
И я вошла, и я сказала: – Здравствуй! Пора, король, во Францию, домой! И я опять веду тебя на царство, И ты опять обманешь, Карл Седьмой!
Когда рыжеволосый Самозванец Тебя схватил – ты не согнула плеч. Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец, Красавица? – Разумница, – где речь?
Гришка-Вор тебя не ополячил, Петр-Царь тебя не онемечил. Что же делаешь, голубка? – Плачу. Где же спесь твоя, Москва? – Далече.
Жидкий звон, постный звон. На все стороны – поклон. Крик младенца, рев коровы.
Расцветает сад, отцветает сад. Ветер встреч подул, ветер мчит разлук. Из обрядов всех чту один обряд: Целованье рук.
Как рука с твоей рукой Мы стояли на мосточку. Юнкерочек мой морской Невысокого росточку.
Кавалер де Гриэ! – Напрасно Вы мечтаете о прекрасной, Самовластной – в себе не властной – Сладострастной своей Manon.
Новый год я встретила одна. Я, богатая, была бедна, Я, крылатая, была проклятой. Где-то было много-много сжатых
…Корабль затонул – без щеп, Король затанцевал в Совете, Зерна не выбивает цеп, Ромео не пришел к Джульетте,
Не знаю, где ты и где я. Те ж песни и те же заботы. Такие с тобою друзья! Такие с тобою сироты!
И бродим с тобой по церквам Великим – и малым, приходским. И бродим с тобой по домам Убогим – и знатным, господским.
Спят, не разнимая рук, С братом – брат, С другом – друг. Вместе, на одной постели.
Два ангела, два белых брата, На белых вспененных конях! Горят серебряные латы На всех моих грядущих днях.
Вот: слышится – а слов не слышу, Вот: близится – и тьмится вдруг… Но знаю, с поля – или свыше – Тот звук – из сердца ли тот звук…
Волны и молодость – вне закона! Тронулся Дон. – Погибаем. – Тонем. Ветру веков доверяем снесть Внукам – лихую весть:
Коли в землю солдаты всадили – штык, Коли красною тряпкой затмили – Лик, Коли Бог под ударами – глух и нем, Коль на Пасху народ не пустили в Кремль –
– Марина! Спасибо за мир! Дочернее странное слово. И вот – расступился эфир Над женщиной светлоголовой.
…О, самозванцев жалкие усилья! Как сон, как снег, как смерть – святыни – всем. Запрет на Кремль? Запрета нет на крылья! И потому – запрета нет на Кремль!
С вербочкою светлошерстой – Светлошерстая сама – Меряю Господни версты И господские дома.
Евгению Багратионовичу Вахтангову Серафим – на орла! Вот бой! – Примешь вызов? – Летим за тучи!
Ю.3. Beau ténébreux![*] – Вам грустно. – Вы больны. Мир неоправдан, – зуб болит! – Вдоль нежной
Глотаю соленые слезы. Роман неразрезанный – глуп. Не надо ни робы, ни розы, Ни розовой краски для губ,
Ветер звонок, ветер нищ, Пахнет розами с кладбищ. . . . . . .ребенок, рыцарь, хлыщ.
На кортике своем: Марина – Ты начертал, встав за Отчизну. Была я первой и единой В твоей великолепной жизни.
Уедешь в дальние края, Остынешь сердцем. – Не остыну. Распутица – заря – румыны – Младая спутница твоя…
Как много красавиц, а ты – один, Один – против ста тридцати Кармен, И каждая держит цветок в зубах, И каждая просит – роли.
Закинув голову и опустив глаза, Пред ликом Господа и всех святых – стою. Сегодня праздник мой, сегодня – Суд.
Кровных коней запрягайте в дровни! Графские вина пейте из луж! Единодержцы штыков и душ! Распродавайте – на вес – часовни,
Пять или шесть утра. Сизый туман. Рассвет. Пили всю ночь, всю ночь. Вплоть до седьмого часа. А на мосту, как черт, черный взметнулся плащ. – Женщина или черт? – Доминиканца ряса?
Век коронованной Интриги, Век проходимцев, век плаща! – Век, коронованный Голгофой! – Писали маленькие книги
Белая гвардия, путь твой высок: Черному дулу – грудь и висок. Божье да белое твое дело:
Кто уцелел – умрет, кто мертв – воспрянет. И вот потомки, вспомнив старину: – Где были вы? – Вопрос как громом грянет, Ответ как громом грянет: – На Дону!
Идет по луговинам лития. Таинственная книга бытия Российского – где судьбы мира скрыты – Дочитана и наглухо закрыта.
Не самозванка – я пришла домой, И не служанка – мне не надо хлеба. Я – страсть твоя, воскресный отдых твой, Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Ночные ласточки Интриги – Плащи, – крылатые герои Великосветских авантюр. Плащ, щеголяющий дырою,
Трудно и чудно – верность до гроба! Царская роскошь – в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, – Где вы, о люди минувших дней?!
Андрей Шенье взошел на эшафот, А я живу – и это страшный грех. Есть времена – железные – для всех. И не певец, кто в порохе – поет.
Не узнаю в темноте Руки – свои иль чужие? Мечется в страшной мечте Черная Консьержерия.
Страстный стон, смертный стон, А над стонами – сон. Всем престолам – престол, Всем законам – закон.
Ходит сон с своим серпом, Ходит смерть с своей косой – Царь с царицей, брат с сестрой.
Наградил меня Господь Сердцем светлым и железным, Даром певчим, даром слезным.
Хочешь знать мое богачество? Скакуну на свете – скачется, Мертвым – спится, птицам – свищется.
Орел и архангел! Господень гром! Не храм семиглавый, не царский дом Да будет тебе гнездом.
Это просто, как кровь и пот: Царь – народу, царю – народ. Это ясно, как тайна двух:
Змея оправдана звездой, Застенчивая низость – небом. Топь – водопадом, камень – хлебом. Чернь – Марсельезой, царь – бедой.
Московский герб: герой пронзает гада. Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо. Во имя Бога и души живой
Плоти – плоть, духу – дух, Плоти – хлеб, духу – весть, Плоти – червь, духу – вздох, Семь венцов, семь небес.
Заклинаю тебя от злата, От полночной вдовы крылатой, От болотного злого дыма, От старухи, бредущей мимо,
Бог – прав Тлением трав, Сухостью рек, Воплем калек,
На́ тебе, ласковый мой, лохмотья, Бывшие некогда нежной плотью. Всю истрепала, изорвала, – Только осталось что два крыла.
В черном небе слова начертаны – И ослепли глаза прекрасные… И не страшно нам ложе смертное, И не сладко нам ложе страстное.
«Простите меня, мои горы! Простите меня, мои реки! Простите меня, мои нивы! Простите меня, мои травы!»
Благословляю ежедневный труд, Благословляю еженощный сон. Господню милость и Господень суд, Благой закон – и каменный закон.
Юношам – жарко, Юноши – рдеют, Юноши бороду бреют.
Семь мечей пронзали сердце Богородицы над Сыном. Семь мечей пронзили сердце, А мое – семижды семь.
Полюбил богатый – бедную, Полюбил ученый – глупую, Полюбил румяный – бледную, Полюбил хороший – вредную:
Слезы, слезы – живая вода! Слезы, слезы – благая беда! Закипайте из жарких недр, Проливайтесь из жарких век.
Белье на речке полощу, Два цветика своих ращу. Ударит колокол – крещусь,
Я расскажу тебе – про великий обман: Я расскажу тебе, как ниспадает туман На молодые деревья, на старые пни. Я расскажу тебе, как погасают огни
До́роги – хлебушек и мука! Кушаем – дырку от кренделька. Да, на дороге теперь большой С коробом – страшно, страшней – с душой!
Мракобесие. – Смерч. – Содом. Берегите Гнездо и Дом. Долг и Верность спустив с цепи, Человек молодой – не спи!
Осторожный троекратный стук. Нежный недруг, ненадежный друг, – Не обманешь! То не странник путь Свой кончает. – Так стучатся в грудь –
Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна. Я пью. Ты жаждешь. Сговориться – тщетно. Нас десять лет, нас сто тысячелетий Разъединяют. – Бог мостов не строит.
Умирая, не скажу: была. И не жаль, и не ищу виновных. Есть на свете поважней дела Страстных бурь и подвигов любовных.
Клонится, клонится лоб тяжелый, Колосом клонится, ждет жнеца. Друг! Равнодушье – дурная школа! Ожесточает оно сердца.
Свинцовый полдень деревенский. Гром отступающих полков. Надменно – нежный и не женский Блаженный голос с облаков:
Так, высоко́ запрокинув лоб, – Русь молодая! – Слушай! – Опровергаю лихой поклеп На Красоту и Душу.
Ночи без любимого – и ночи С нелюбимым, и большие звезды Над горячей головой, и руки, Простирающиеся к Тому –
Дурная мать! – Моя дурная слава Растет и расцветает с каждым днем. То на пирушку заведет Лукавый, То первенца забуду за пером…
Руки, которые не нужны Милому, служат – Миру. Горестным званьем Мирской Жены Нас увенчала Лира.
Я сказала, а другой услышал И шепнул другому, третий – понял, А четвертый, взяв дубовый посох, В ночь ушел – на подвиг. Мир об этом
Белизна – угроза Черноте. Белый храм грозит гробам и грому. Бледный праведник грозит Содому Не мечом – а лилией в щите!
Как правая и левая рука, Твоя душа моей душе близка. Мы смежены, блаженно и тепло,
Память о Вас – легким дымком, Синим дымком за моим окном. Память о Вас – тихим домком. Тихий домок – Ваш – под замком.
Пахнет ладаном воздух. Дождь был и прошел. Из зияющих пастей домов – Громовыми руладами рвется рояль, Разрывая июньскую ночь.
Я – страница твоему перу. Все приму. Я белая страница. Я – хранитель твоему добру: Возращу и возвращу сторицей.
Рыцарь ангелоподобный – Долг! – Небесный часовой! Белый памятник надгробный На моей груди живой.
Доблесть и девственность! – Сей союз Древен и дивен, как Смерть и Слава. Красною кровью своей клянусь И головою своей кудрявой –
Мой день беспутен и нелеп: У нищего прошу на хлеб, Богатому даю на бедность,
Есть колосья тучные, есть колосья тощие. Всех – равно – без промаху – бьет Господен цеп. Я видала нищего на соборной площади: Сто годов без малости, – и просил на хлеб.
Белогвардейцы! Гордиев узел Доблести русской! Белогвардейцы! Белые грузди Песенки русской!
– Где лебеди? – А лебеди ушли. – А во́роны? – А во́роны – остались. – Куда ушли? – Куда и журавли. – Зачем ушли? – Чтоб крылья не достались.
Ночь – преступница и монашка. Ночь проходит, потупив взгляд. Дышит – часто и дышит – тяжко. Ночь не любит, когда глядят.
Пусть не помнят юные О согбенной старости. Пусть не помнят старые О блаженной юности.
День – плащ широкошумный, Ночь – бархатная шуба. Кто – умный, кто – безумный, Всяк выбирай, что любо!
Каждый стих – дитя любви, Нищий незаконнорожденный. Первенец – у колеи На поклон ветрам – положенный.
Надобно смело признаться, Лира! Мы тяготели к великим мира: Мачтам, знаменам, церквам, царям, Бардам, героям, орлам и старцам,
Не по нраву я тебе – и тебе, И тебе еще – и целой орде. Пышен волос мой – да мало одёж! Вышла голосом – да нрав нехорош!
Пожирающий огонь – мой конь! Он копытами не бьет, не ржет. Где мой конь дохнул – родник не бьет, Где мой конь махнул – трава не растет.
Стихи растут, как звёзды и как розы, Как красота — ненужная в семье. А на венцы и на апофеозы — Один ответ: — Откуда мне сие́?
Мое убежище от диких орд, Мой щит и панцирь, мой последний форт От злобы добрых и от злобы злых – Ты – в самых ребрах мне засевший стих!
А потом поили медом, А потом поили брагой, Чтоб потом, на месте лобном, На коленках признавалась
Крестили нас – в одном чану, Венчали нас – одним венцом, Томили нас – в одном плену, Клеймили нас – одним клеймом.
Если душа родилась крылатой – Что ей хоромы – и что ей хаты! Что Чингис-Хан ей и что – Орда! Два на миру у меня врага,
И как под землею трава Дружится с рудою железной, – Все видят пресветлые два Провала в небесную бездну.
Безупречен и горд В небо поднятый лоб. Непонятен мне герб, И не страшен мне гроб.
Кто до́ма не строил – Земли недостоин. Кто дома не строил –
Проще и проще Пишется, дышится. Зорче и зорче Видится, слышится.
Там, где мед – там и жало. Там, где смерть – там и смелость. Как встречалось – не знала, А уж так: встрелось – спелось.
Ты мне чужой и не чужой, Родной и не родной, Мой и не мой! Идя к тебе Домой – я «в гости» не скажу,
Со мной не надо говорить, Вот губы: дайте пить. Вот волосы мои: погладь. Вот руки: можно целовать.
Что другим не нужно – несите мне: Все должно сгореть на моем огне! Я и жизнь маню, я и смерть маню В легкий дар моему огню.
Колыбель, овеянная красным! Колыбель, качаемая чернью! Гром солдат – вдоль храмов – за вечерней… А ребенок вырастет – прекрасным.
Под рокот гражданских бурь, В лихую годину, Даю тебе имя – мир, В наследье – лазурь.
Привычные к степям – глаза, Привычные к слезам – глаза, Зеленые – соленые – Крестьянские глаза!
Офицер гуляет с саблей, А студент гуляет с книжкой. Служим каждому мальчишке: Наше дело – бабье, рабье.
А взойдешь – на краешке стола – Недоеденный ломоть, – я ела, И стакан неполный – я пила, . . . . . . . . . . . ., – я глядела.
Два цветка ко мне на грудь Положите мне для воздуху. Пусть нарядной тронусь в путь, – Заработала я отдых свой.
Ты дал нам мужества – На сто жизней! Пусть земли кружатся, Мы – недвижны.
Молодой колоколенкой Ты любуешься – в воздухе. Голосок у ней тоненький, В ясном куполе – звездочки.
Был мне подан с высоких небес Меч серебряный – воинский крест. Был мне с неба пасхальный тропарь:
Поступью сановнически-гордой Прохожу сквозь строй простонародья. На груди – ценою в три угодья – Господом пожалованный орден.
Над черною пучиной водною – Последний звон. Лавиною простонародною Низринут трон.
Отнимите жемчуг – останутся слезы, Отнимите злато – останутся листья Осеннего клена, отнимите пурпур – Останется кровь.
Любовь! Любовь! Куда ушла ты? – Оставила свой дом богатый, Надела воинские латы.
Осень. Деревья в аллее – как воины. Каждое дерево пахнет по-своему. Войско Господне.
Ты персияночка – луна, а месяц – турок, Ты полоняночка, луна, а он – наездник, Ты нарумянена, луна, а он, поджарый, Отроду желт, как Знание и Знать.
А всему предпочла Нежный воздух садовый. В монастырском саду, Где монашки и вдовы,
Дочери катят серсо, Матери катят – сердца. И по дороге столбом Пыль от сердец и серсо.
Утро. Надо чистить чаши, Надо розы поливать. Полдень. Смуглую маслину
Героизму пристало стынуть. Холод статен, как я сама. Здравствуй, – белая-свет-пустыня, Героическая зима!
Не смущаю, не пою Женскою отравою. Руку верную даю – Пишущую, правую.
Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли, А останетесь вы в песне – белы-лебеди! Знамя, шитое крестами, в саван выцвело.
Я берег покидал туманный Альбиона… Батюшков. «Я берег покидал туманный Альбиона»…
Поступь легкая моя, – Чистой совести примета – Поступь легкая моя, Песня звонкая моя –
Сладко вдвоем – на одном коне, В том же челне – на одной волне, Сладко вдвоем – от одной краюшки – Слаще всего – на одной подушке.
Я помню ночь на склоне ноября. Туман и дождь. При свете фонаря Ваш нежный лик – сомнительный и странный, По-диккенсовски – тусклый и туманный,
Кружка, хлеба краюшка Да малинка в лукошке, Эх, – да месяц в окошке, – Вот и вся нам пирушка!
На плече моем на правом Примостился голубь-утро, На плече моем на левом Примостился филин-ночь.
Чтобы помнил не часочек, не годок – Подарю тебе, дружочек, гребешок. Чтобы помнили подружек мил-дружки –
Развела тебе в стакане Горстку жженых волос. Чтоб не елось, чтоб не пелось, Не пилось, не спалось.
Есть у тебя еще отец и мать, А все же ты – Христова сирота. Ты родилась в водовороте войн, –
– Мир окончится потопом. – Мир окончится пожаром; Так вода с огнем, так дочерь С матерью схватились в полночь.
Благодарю, о Господь, За Океан и за Сушу, И за прелестную плоть, И за бессмертную душу,
Дело Царского Сына – Быть великим и добрым. . . . . . . . . . . . . . . . Чтить голодные ребра,
Песня поется, как милый любится: Радостно! – Всею грудью! Что из того, что она забудется – Богу пою, не людям!
Радость – что сахар, Нету – и охаешь, А завелся как – Через часочек:
Красный бант в волосах! Красный бант в волосах! А мой друг дорогой – Часовой на часах.
Нет, с тобой, дружочек чудный, Не делиться мне досугом. Я сдружилась с новым другом, С новым другом, с сыном блудным.
Новый Год. Ворох роз. Старый лорд в богатой раме. Ты мне ленточку принес? Дэзи стала знатной дамой.
Ты тогда дышал и бредил Кантом. Я тогда ходила с красным бантом. Бриллиантов не было и <франтов> . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Барабанщик! Бедный мальчик! Вправо-влево не гляди! Проходи перед народом С Божьим громом на груди.
Молоко на губах не обсохло, День и ночь в барабан колочу. Мать от грохота было оглохла, А отец потрепал по плечу.
Мать из хаты за водой, А в окно – дружочек: Голубочек голубой, Сизый голубочек.
Мало ли запястий Плелось, вилось? Что тебе запястье Мое – далось?
Не любовь, а лихорадка! Легкий бой лукав и лжив. Нынче тошно, завтра сладко, Нынче помер, завтра жив.
Концами шали Вяжу печаль твою. И вот – без шали – На площадях пою.
Дружить со мной нельзя, любить меня — не можно! Прекрасные глаза, глядите осторожно! Баркасу должно плыть, а мельнице — вертеться.
Соловьиное горло – всему взамен! – Получила от певчего бога – я. Соловьиное горло! – . . . . . . . . Рокочи, соловьиная страсть моя!
Волосы я – или воздух целую? Веки – иль веянье ветра над ними? Губы – иль вздох под губами моими? Не распознаю и не расколдую.
Я счастлива жить образцово и просто: Как солнце – как маятник – как календарь. Быть светской пустынницей стройного роста, Премудрой – как всякая Божия тварь.
Не успокоюсь, пока не увижу. Не успокоюсь, пока не услышу. Вашего взора пока не увижу, Вашего слова пока не услышу.
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны. – Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! – Сказать еще? – Златого утра краше! Сказать еще? – Один во всей вселенной!
Короткий смешок, Открывающий зубы, И легкая наглость прищуренных глаз. – Люблю Вас! – Люблю Ваши зубы и губы,
Ваш нежный рот – сплошное целованье… – И это все, и я совсем как нищий. Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща! Завоеватель? – Нет, завоеванье!
Бренные губы и бренные руки Слепо разрушили вечность мою. С вечной Душою своею в разлуке – Бренные губы и руки пою.
На́ смех и на́ зло: Здравому смыслу, Ясному солнцу, Белому снегу –
Мне тебя уже не надо, Милый – и не оттого что С первой почтой – не писал.
Сядешь в кресла, полон лени. Встану рядом на колени, Без дальнейших повелений.
Я Вас люблю всю жизнь и каждый день, Вы надо мною, как большая тень, Как древний дым полярных деревень.
Дорожкою простонародною, Смиренною, богоугодною, Идем – свободные, немодные, Душой и телом – благородные.
Не ждет, не ждет мой кучер нанятый, Торопит ветер-господин. Я принесла тебе для памяти Еще подарочек один.
– Ты расскажи нам про весну! – Старухе внуки говорят. Но, головою покачав, Старуха отвечала так:
Маленькая сигарера! Смех и танец всей Севильи! Что тебе в том длинном, длинном Чужестранце длинноногом?
Твои руки черны от загару, Твои ногти светлее стекла… – Сигарера! Скрути мне сигару, Чтобы дымом любовь изошла.
Не сердись, мой Ангел Божий, Если правда выйдет ложью. Встречный ветер не допрашивают, Правды с соловья не спрашивают.
1 На скольких руках – мои кольца, На скольких устах – мои песни,
Это и много и мало. Это и просто и тёмно. Та, что была вероломной, За́ вечер – верная стала.
Не поцеловали – приложились. Не проговорили – продохнули. Может быть – Вы на земле не жили, Может быть – висел лишь плащ на стуле.
Друзья мои! Родное триединство! Роднее чем в родстве! Друзья мои в советской – якобинской – Маратовой Москве!
В ушах два свиста: шелка и метели! Бьется душа – и дышит кровь. Мы получили то, чего хотели: Вы – мой восторг – до снеговой постели,
Солнце – одно, а шагает по всем городам. Солнце – мое. Я его никому не отдам. Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. – Никому. – Никогда.
Да здравствует черный туз! Да здравствует сей союз Тщеславья и вероломства! На темных мостах знакомства,
Сам Черт изъявил мне милость! Пока я в полночный час На красные губы льстилась – Там красная кровь лилась.
О нет, не узнает никто из вас – Не сможет и не захочет! – Как страстная совесть в бессонный час Мне жизнь молодую точит!
Дарю тебе железное кольцо: Бессонницу – восторг – и безнадежность. Чтоб не глядел ты девушкам в лицо, Чтоб позабыл ты даже слово – нежность.
Не от запертых на семь замков пекарен И не от заледенелых печек – Барским шагом – распрямляя плечи – Ты сошел в могилу, русский барин!
Высокой горести моей – Смиренные следы: На синей варежке моей – Две восковых слезы.
Пустыней Девичьего Поля Бреду за ныряющим гробом. Сугробы – ухабы – сугробы. Москва. – Девятнадцатый год. –
Елисейские Поля: ты да я. И под нами – огневая земля. . . . . . .и лужи морские – И родная, роковая Россия,
Заря малиновые полосы Разбрасывает на снегу, А я пою нежнейшим голосом Любезной девушки судьбу.
Кто покинут – пусть поет! Сердце – пой! Нынче мой – румяный рот, Завтра – твой.
В мое окошко дождь стучится. Скрипит рабочий над станком. Была я уличной певицей, А ты был княжеским сынком.
Ландыш, ландыш белоснежный, Розан аленький! Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая!»
На коленях у всех посидела И у всех на груди полежала. Все до страсти она обожала И такими глазами глядела,
А во лбу моем – знай! – Звезды горят. В правой рученьке – рай, В левой рученьке – ад.
Ты думаешь: очередной обман! Одна к одной, как солдатье в казармах! Что из того, что ни следа румян На розовых устах высокопарных, –
Ты меня никогда не прогонишь: Не отталкивают весну! Ты меня и перстом не тронешь: Слишком нежно пою ко сну!
В шитой серебром рубашечке, – Грудь как звездами унизана! – Голова – цветочной чашечкой Из серебряного выреза.
Когда я буду бабушкой – Годов через десяточек – Причудницей, забавницей, – Вихрь с головы до пяточек!
А как бабушке Помирать, помирать, – Стали голуби Ворковать, ворковать.
А плакала я уже бабьей Слезой – солонейшей солью. Как та – на лужочке – с граблей – Как эта – с серпочком – в поле.
Два дерева хотят друг к другу. Два дерева. Напротив дом мой. Деревья старые. Дом старый. Я молода, а то б, пожалуй,
К тебе, имеющему быть рожденным Столетие спустя, как отдышу, – Из самых недр, – как на́ смерть осужденный, Своей рукой – пишу:
А была я когда-то цветами увенчана И слагали мне стансы – поэты. Девятнадцатый год, ты забыл, что я женщина… Я сама позабыла про это!
А человек идет за плугом И строит гнезда. Одна пред Господом заслуга: Глядеть на звезды.
Ни кровинки в тебе здоровой. – Ты похожа на циркового. Вон над бездной встает, ликуя,
Упадешь – перстом не двину. Я люблю тебя как сына. Всей мечтой своей довлея,
Бог! – Я живу! – Бог! – Значит ты не умер! Бог, мы союзники с тобой! Но ты старик угрюмый, А я – герольд с трубой.
Консуэла! – Утешенье! Люди добрые, не сглазьте! Наградил второю тенью Бог меня – и первым счастьем.
Маска – музыка… А третье Что любимое? – Не скажет. И я тоже не скажу.
Поскорее бы с тобою разделаться, Юность – молодость, – эка невидаль! Все: отселева – и доселева Зачеркнуть бы крест на крест – наотмашь!
Сам посуди: так топором рубила, Что невдомек: дрова трещат – аль ребра? А главное: тебе не согрубила, А главное: <сама> осталась доброй.
Уходящее лето, раздвинув лазоревый полог (Которого нету – ибо сплю на рогоже – девятнадцатый год) Уходящее лето – последнюю розу – От великой любви – прямо на сердце бросило мне.
Чердачный дворец мой, дворцовый чердак! Взойдите. Гора рукописных бумаг… Так. – Руку! – Держите направо, – Здесь лужа от крыши дырявой.
О бродяга, родства не помнящий – Юность! – Помню: метель мела, Сердце пело. – Из нежной комнаты Я в метель тебя увела.
Маленький домашний дух, Мой домашний гений! Вот она, разлука двух Сродных вдохновений!
Пышно и бесстрастно вянут Розы нашего румянца. Лишь камзол теснее стянут: Голодаем как испанцы.
В темных вагонах На шатких, страшных Подножках, смертью перегруженных, Между рабов вчерашних
Высоко́ мое оконце! Не достанешь перстеньком! На стене чердачной солнце От окна легло крестом.
Хочешь знать, как дни проходят, Дни мои в стране обид? Две руки пилою водят, Сердце – имя говорит.
Поцеловала в голову, Не догадалась – в губы! А все ж – по старой памяти – Ты хороша, Любовь!
Я не хочу ни есть, ни пить, ни жить. А так: руки скрестить – тихонько плыть Глазами по пустому небосклону. Ни за свободу я – ни против оной
О души бессмертный дар! Слезный след жемчужный! Бедный, бедный мой товар, Никому не нужный!
В синем небе – розан пламенный: Сердце вышито на знамени. Впереди – без роду-племени Знаменосец молодой.
Между воскресеньем и субботой Я повисла, птица вербная. На одно крыло – серебряная, На другое – золотая.
Простите Любви – она нищая! У ней башмаки нечищены, – И вовсе без башмаков!
Буду жалеть, умирая, цыганские песни, Буду жалеть, умирая . . . . . . . .перстни, Дым папиросный – бессонницу – легкую стаю Строк под рукой.
Все сызнова: опять рукою робкой Надавливать звонок. (Мой дом зато – с атласною коробкой Сравнить никто не смог!)
Ты пишешь перстом на песке, А я подошла и читаю. Уже седина на виске. Моя голова – золотая.
Ты пишешь перстом на песке, А я твоя горлинка, Равви! Я первенец твой на листке Твоих поминаний и здравий.
Не любовницей – любимицей Я пришла на землю нежную. От рыданий не подымется Грудь мальчишая моя.
Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно. Преимущество мадеры я доказывал с трудом. Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы, Вызывающе сверкая ослепительным стеклом.
Две руки, легко опущенные На младенческую голову! Были – по одной на каждую – Две головки мне дарованы.
Есть подвиги. – По селам стих Не ходит о их смертном часе. Им тесно в житии святых, Им душно на иконостасе.
Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеею в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что – невинна.
Пригвождена к позорному столбу, Я все ж скажу, что я тебя люблю. Что ни одна до самых недр – мать
Не так уж подло и не так уж просто, Как хочется тебе, чтоб крепче спать. Теперь иди. С высокого помоста Кивну тебе опять.
Времени у нас часок. Дальше – вечность друг без друга! А в песочнице – песок – Утечет!
«я в темноте ничего не чувствую: что рука – что доска…» Да, друг невиданный, неслыханный С тобой. – Фонарик потуши!
В час прибоя Голубое Море станет серым.
Сказать: верна, Прибавить: очень, А завтра: ты мне не танцор, – Нет, чем таким цвести цветочком, –
Я пришел к тебе за хлебом За святым насущным. Точно в самое я небо – Не под кровлю впущен!
Там, на тугом канате, Между картонных скал, Ты ль это как лунатик Приступом небо брал?
Среди диких моряков – простых рыбаков Для шутов и для певцов Стол всегда готов.
Вам, веселые девицы, – Не упомнил всех имен – Вам, веселые девицы, От певца – земной поклон.
Так, левою рукой упершись в талью, И ногу выставив вперед, Стоишь. Глаза блистают сталью, Не улыбается твой рот.
«Я страшно нищ, Вы так бедны, Так одинок и так один. Так оба проданы за грош. Так хороши – и так хорош…
Дитя разгула и разлуки, Ко всем протягиваю руки. Тяну, ресницами плеща,
Править тройкой и гитарой Это значит: каждой бабой Править, это значит: старой Брагой по башкам кружить!
У первой бабки – четыре сына, Четыре сына – одна лучина, Кожух овчинный, мешок пеньки, –
Звезда над люлькой – и звезда над гробом! А посредине – голубым сугробом – Большая жизнь. – Хоть я тебе и мать, Мне больше нечего тебе сказать,
Я эту книгу поручаю ветру И встречным журавлям. Давным-давно – перекричать разлуку – Я голос сорвала.
Доброй ночи чужестранцу в новой келье! Пусть привидится ему на новоселье Старый мир гербов и эполет. Вольное, высокое веселье
На царевича похож он. – Чем? – Да чересчур хорош он: На простого не похож.
От семи и до семи Мы справляли новоселье. Высоко было веселье – От семи и до семи!
Пунш и полночь. Пунш – и Пушкин, Пунш – и пенковая трубка Пышущая. Пунш – и лепет Бальных башмачков по хриплым
Та ж молодость, и те же дыры, И те же ночи у костра… Моя божественная лира С твоей гитарою – сестра.
Малиновый и бирюзовый Халат – и перстень талисманный На пальце – и такой туманный В веках теряющийся взгляд,
Она подкрадётся неслышно – Как полночь в дремучем лесу. Я знаю: в передничке пышном Я голубя Вам принесу.
Люблю ли вас? Задумалась. Глаза большие сделались.
Хочешь не хочешь – дам тебе знак! Спор наш не кончен – а только начат! В нынешней жизни – выпало так: Мальчик поет, а девчонка плачет.
Когда малюткою была – Шальной девчонкой полуголой – Не липла – Господу хвала! – Я к материнскому подолу.
Двух нежных рук оттолкновенье – В ответ на ангельские плутни. У нежных ног отдохновенье, Перебирая струны лютни.
А следующий раз – глухонемая Приду на свет, где всем свой стих дарю, свой слух дарю. Ведь все равно – что говорят – не понимаю.
Большими тихими дорогами, Большими тихими шагами… Душа, как камень, в воду брошенный – Все расширяющимися кругами…
Целому морю – нужно все небо, Целому сердцу – нужен весь Бог.
«то – вопреки всему – Англия…» Пахну́ло Англией – и морем – И доблестью. – Суров и статен.
– «А впрочем, Вы ведь никогда не ходите мимо моего дому…» Мой путь не лежит мимо дому – твоего. Мой путь не лежит мимо дому – ничьего.
Глаза участливой соседки И ровные шаги старушьи. В руках, свисающих как ветки – Божественное равнодушье.
Так бессеребренно – так бескорыстно, Как отрок – нежен и как воздух синь, Приветствую тебя ныне и присно Во веки веков. – Аминь. –
Как слабый луч сквозь черный морок адов – Так голос твой под рокот рвущихся снарядов. И вот в громах, как некий серафим,
«День – для работы, вечер – для беседы, а ночью нужно спать». Нет, легче жизнь отдать, чем час Сего блаженного тумана!
В мешок и в воду – подвиг доблестный! Любить немножко – грех большой. Ты, ласковый с малейшим волосом, Неласковый с моей душой.
О, скромный мой кров! Нищий дым! Ничто не сравнится с родным! С окошком, где вместе горюем,
На бренность бедную мою Взираешь, слов не расточая. Ты – каменный, а я пою, Ты – памятник, а я летаю.
Когда отталкивают в грудь, Ты на ноги надейся – встанут! Стучись опять к кому-нибудь, Чтоб снова вечер был обманут.
С.Э. Сижу без света, и без хлеба, И без воды.
Сказавший всем страстям: прости – Прости и ты. Обиды наглоталась всласть. Как хлещущий библейский стих,
Да, вздохов обо мне – край непочатый! А может быть – мне легче быть проклятой! А может быть – цыганские заплаты – Смиренные – мои
Суда поспешно не чини: Непрочен суд земной! И голубиной – не черни Галчонка – белизной.
«Я не хочу – не могу – и не умею Вас обидеть…» Так из дому, гонимая тоской, – Тобой! – всей женской памятью, всей жаждой,
Восхищенной и восхищённой, Сны видящей средь бела дня, Все спящей видели меня, Никто меня не видел сонной.
С.Э. Писала я на аспидной доске, И на листочках вееров поблёклых,
Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя. Я руку, бьющую меня, целую. В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
Сей рукой, о коей мореходы Протрубили на́ сто солнц окрест, Сей рукой, в ночах ковавшей – оды, Как неграмотная ставлю – крест.
И не спасут ни стансы, ни созвездья. А это называется – возмездье За то, что каждый раз,
Все братья в жалости моей! Мне жалко нищих и царей, Мне жалко сына и отца…
Кричали женщины ура И в воздух чепчики бросали… Руку на́ сердце положа:
Тень достигла половины дома, Где никто не знает про меня. Не сравню с любовною истомой Благородство трудового дня.
Кто создан из камня, кто создан из глины, – А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина, Я – бренная пена морская.
Возьмите всё, мне ничего не надо. И вывезите в . . . . . . . . . . . . Как за решетку розового сада Когда-то Бог – своей рукою – ту.
Вижу комнату парадную, Белизну и блеск шелков. Через все – тропу громадную – – Черную – к тебе, альков.
Я не танцую, – без моей вины Пошло волнами розовое платье. Но вот обеими руками вдруг Перехитрен, накрыт и пойман – ветер.
Глазами ведьмы зачарованной Гляжу на Божие дитя запретное. С тех пор как мне душа дарована, Я стала тихая и безответная.
Одна половинка окна растворилась. Одна половинка души показалась. Давай-ка откроем – и ту половинку, И ту половинку окна!
Был Вечный Жид за то наказан, Что Бога прогневил отказом. Судя по нашей общей каре – Творцу кто отказал – и тварям
Заря пылала, догорая, Солдатики шагали в ряд. Мне мать сказала, умирая: – Надень мальчишеский наряд.
Руки заживо скрещены, А помру без причастья. Вдоль души моей – трещина. Мое дело – пропащее.
– Сколько у тебя дружочков? Целый двор, пожалуй? – После кройки лоскуточков, Прости, не считала.
Уравнены: как да и нет, Как черный цвет – и белый цвет. Как в творческий громовый час: С громадою Кремля – Кавказ.
И что тому костер остылый, Кому разлука – ремесло! Одной волною накатило, Другой волною унесло.
Вчера еще в глаза глядел, А нынче – все косится в сторону! Вчера еще до птиц сидел, – Все жаворонки нынче – вороны!
Где слезиночки роняла, Завтра розы будут цвесть. Я кружавчики сплетала, Завтра сети буду плесть.
Стакан воды во время жажды жгучей: – Дай – или я умру! – Настойчиво – расслабленно – певуче – Как жалоба в жару –
Дом, в который не стучатся: Нищим нечего беречь. Дом, в котором – не смущаться: Можно сесть, а можно лечь.
Хоть сто мозолей – трех веков не скроешь! Рук не исправишь – топором рубя! О, откровеннейшее из сокровищ: Порода! – узнаю Тебя.
Ветер, ветер, выметающий, Заметающий следы! Красной птицей залетающий В белокаменные лбы.
И если руку я даю – То погадать – не целовать. Скажи мне, встречный человек,
Не хочу ни любви, ни почестей: — Опьянительны. — Не падка! Даже яблочка мне не хочется — Соблазнительного — с лотка…
Смерть – это нет, Смерть – это нет, Смерть – это нет. Нет – матерям,
Ты разбойнику и вору Бросил славную корону, Предку твоему дарованную За военные труды.
Я вижу тебя черноокой, – разлука! Высокой, – разлука! – Одинокой, – разлука! С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, – разлука! Совсем на меня не похожей – разлука!
– Хоровод, хоровод, Чего ножки бьешь? – Мореход, мореход, Чего вдаль плывешь?
Как пьют глубокими глотками – Непереносен перерыв! – Так – в памяти – глаза закрыв, Без памяти – любуюсь Вами!
В подвалах – красные окошки. Визжат несчастные гармошки, – Как будто не было флажков, Мешков, штыков, большевиков.
И вот исчез, в черную ночь исчез, – Как некогда Иосиф, плащ свой бросив. Гляжу на плащ – черного блеска плащ, Земля <горит>, а сердце – смерти просит.
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи. – И было что-то птичье в нас с тобой – Когда – ночь соловьиную тревожа – Мы обмирали – каждый над собой!
Вся жизнь твоя – в едином крике: – На дедов – за сынов! Нет, Государь Распровеликий, Распорядитель снов,
Проста моя осанка, Нищ мой домашний кров. Ведь я островитянка С далеких островов!
Другие – с очами и с личиком светлым, А я-то ночами беседую с ветром. Не с тем – италийским Зефиром младым, –
. . . . .коль делать нечего! Неу́жели – сталь к виску? В три вечера я, в три вечера Всю вытосковала – тоску.
Бог, внемли рабе послушной! Цельный век мне было душно От той кровушки-крови.
Есть в стане моем – офицерская прямость, Есть в ребрах моих – офицерская честь. На всякую муку иду не упрямясь: Терпенье солдатское есть!
Было дружбой, стало службой. Бог с тобою, брат мой волк! Подыхает наша дружба: Я тебе не дар, а долг!
Об ушедших – отошедших – В горний лагерь перешедших, В белый стан тот журавлиный – Голубиный – лебединый –
И страшные мне снятся сны: Телега красная, За ней – согбе́нные – моей страны Идут сыны.
Буду выспрашивать воды широкого Дона, Буду выспрашивать волны турецкого моря, Смуглое солнце, что в каждом бою им светило, Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом, Со всей каторгой гуляла – нипочем! Алых губ своих отказом не тружу, Прокаженный подойди – не откажу!
Не называй меня никому, Я серафим твой, легкое бремя. Ты поцелуй меня нежно в темя, И отпусти во тьму.
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь. О милая! – Ни в гробовом сугробе, Ни в облачном с тобою не прощусь.
Твои знамена – не мои! Врозь наши головы. Не изменить в тисках Змеи Мне Духу – Голубю.
Знаю, умру на заре! На которой из двух, Вместе с которой из двух – не решить по заказу! Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух! Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Короткие крылья волос я помню, Метущиеся между звезд. – Я помню Короткие крылья Под звездною пылью,
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь! То шатаясь причитает в поле – Русь. Помогите – на ногах нетверда! Затуманила меня кровь-руда!
– Он тебе не муж? – Нет. Веришь в воскрешенье душ? – Нет. – Так чего ж? Так чего ж поклоны бьешь?
Я знаю эту бархатную бренность – Верней брони! – от зябких плеч сутулых – От худобы пролегшие – две складки Вдоль бархата груди,
– Прощай! – Как плещет через край Сей звук: прощай! Как, всполохнувшись, губы сушит! – Весь свод небесный потрясен!
До убедительности, до Убийственности – просто: Две птицы вили мне гнездо: Истина – и Сиротство.
Не в споре, а в мире – Согласные сестры. Одна – меч двуострый Меж грудью и миром
Твои … черты, Запечатленные Кануном. Я буду стариться, а ты Останешься таким же юным.
Вопль стародавний, Плач Ярославны – Слышите? С башенной вышечки
С Новым Годом, Лебединый стан! Славные обломки! С Новым Годом – по чужим местам – Воины с котомкой!
От Ильменя – до вод Каспийских Плеча рванулись в ширь. Бьет по щекам твоим – российский Румянец-богатырь.
Соратник в чудесах и бедах Герб, во щитах моих и дедов . . . . . .выше туч: Крыло – стрела – и ключ.
Как нежный шут о злом своем уродстве, Я повествую о своем сиротстве… За князем – род, за серафимом – сонм,
Как закон голубиный вымарывая, – Руку судорогой не свело, – А случилось: заморское марево Русским заревом здесь расцвело.
В сновидящий час мой бессонный, совиный Так . . . . . .я вдруг поняла: Я знаю: не сердце во мне, – сердцевина На всем протяженье ствола.
Быть мальчиком твоим светлоголовым, – О, через все века! – За пыльным пурпуром твоим брести в суровом Плаще ученика.
Есть некий час… Тютчев. Есть некий час – как сброшенная клажа:
Солнце Вечера – добрее Солнца в полдень. Изуверствует – не греет Солнце в полдень.
Пало прениже волн Бремя дневное. Тихо взошли на холм Вечные – двое.
Был час чудотворен и полн, Как древние были. Я помню – бок ó бок – на холм, Я помню – всходили…
Все великолепье Труб – лишь только лепет Трав – перед Тобой.
По холмам – круглым и смуглым, Под лучом – сильным и пыльным, Сапожком – робким и кротким – За плащом – рдяным и рваным.
Как настигаемый олень Летит перо. О . . . . . . . . . И как хитро!
Бессонница! Друг мой! Опять твою руку С протянутым кубком Встречаю в беззвучно –
Как разгораются – каким валежником! На площадях ночных – святыни кровные! Пред самозванческим указом Нежности – Что наши доблести и родословные!
Стальная выправка хребта И вороненой стали волос. И чудодейственный – слегка – Чуть прикасающийся голос.
Башенный бой Где-то в Кремле. Где на земле, Где –
Уроненные так давно Вздымаю руки. В пустое черное окно Пустые руки
На што мне облака и степи И вся подсолнечная ширь! Я раб, свои взлюбивший цепи, Благословляющий Сибирь.
Душа, не знающая меры, Душа хлыста и изувера, Тоскующая по бичу. Душа – навстречу палачу,
Косматая звезда, Спешащая в никуда Из страшного ниоткуда. Между прочих овец приблуда,
О первое солнце над первым лбом! И эти – на солнце прямо – Дымящие – черным двойным жерлом – Большие глаза Адама.
Быть голубкой его орлиной! Больше матери быть, – Мариной! Вестовым – часовым – гонцом –
Трем Самозванцам жена, Мнишка надменного дочь, Ты – гордецу своему Не родившая сына…
– Сердце, измена! – Но не разлука! И воровскую смуглую руку К белым губам.
– Грудь Ваша благоуханна, Как розмариновый ларчик… Ясновельможна панна… – Мой молодой господарчик…
Всё круче, всё круче Заламывать руки! Меж нами не версты Земные, – разлуки
Тихонько Рукой осторожной и тонкой Распутаю путы: Ручонки – и ржанью
Седой – не увидишь, Большим – не увижу. Из глаз неподвижных Слезинки не выжмешь.
Ростком серебряным Рванулся ввысь. Чтоб не узрел его Зевес –
Я знаю, я знаю, Что прелесть земная, Что эта резная, Прелестная чаша –
Не лавром, а терном На царство венчанный, В седле – а крылатый!
Странноприимница высоких душ, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тебя пою – пергаментная сушь Высокодышащей земли Орфея.
М. А. Кузмину Два зарева! – нет, зеркала! Нет, два недуга!
Скрежещут якорные звенья, Вперед, крылатое жилье! Покрепче чем благословенье С тобой – веление мое!
Ресницы, ресницы, Склоненные ниц. Стыдливостию ресниц Затменные – солнца в венце стрел!
Последняя прелесть, Последняя тяжесть: Ребенок, у ног моих Бьющий в ладоши.
О тяжесть удачи! Обида Победы! Георгий, ты плачешь, Ты красною девой
Синие версты И зарева горние! Победоносного Славьте – Георгия!
Из облаков кивающие перья. Как передать твое высокомерье, – Георгий! – Ставленник небесных сил!
С архангельской высоты седла Евангельские творить дела. Река сгорает, верста смугла. – О даль! Даль! Даль!
А девы – не надо. По вольному хладу, По синему следу Один я поеду.
О всеми ветрами Колеблемый лотос! Георгия – робость, Георгия – кротость…
В сокровищницу Полунощных глубин Недрогнувшую Опускаю ладонь.
Жив и здоров! Громче громов – Как топором – Радость!
Конь – хром, Меч – ржав. Кто – сей? Вождь толп.
Под горем не горбясь, Под камнем – крылатой – – Орлом! – уцелев,
Над спящим юнцом – золотые шпоры. Команда: вскачь! Уже по пятам воровская свора. Георгий, плачь!
Во имя расправы Крепись, мой Крылатый! Был час переправы, А будет – расплаты.
Благоухала целую ночь В снах моих – Роза. Неизреченно-нежная дочь Эроса – Роза.
Вот он – гляди – уставший от чужбин, Вождь без дружин. Вот – горстью пьет из горной быстрины –
Останешься нам иноком: Хорошеньким, любименьким, Требником рукописным, Ларчиком кипарисным.
Други его – не тревожьте его! Слуги его – не тревожьте его! Было так ясно на лике его: Царство мое не от мира сего.
Пустоты отроческих глаз! Провалы В лазурь! Как ни черны – лазурь! Игралища для битвы небывалой, Дарохранительницы бурь.
Прямо в эфир Рвется тропа. – Остановись! – Юность слепа.
А над равниной – Крик лебединый. Матерь, ужель не узнала сына? Это с заоблачной – он – версты,
Не проломанное ребро – Переломленное крыло. Не расстрельщиками навылет
Огнепоклонник! Красная масть! Завороженный и ворожащий! Как годовалый – в красную пасть Льва, в пурпуровую кипь, в чащу –
Простоволосая Агарь – сижу, В широкоокую печаль – гляжу. В печное зарево раскрыв глаза,
Виноградины тщетно в садах ржавели, И наложница, тщетно прождав, уснула. Палестинские жилы! – Смолы тяже́ле Протекает в вас древняя грусть Саула.
Веками, веками Свергала, взводила. Горбачусь – из серого камня – Сивилла.
…Но вал моей гордыни польской Как пал он! – С златозарных гор Мои стихи – как добровольцы К тебе стекались под шатер.
Соревнования короста В нас не осилила родства. И поделили мы так просто: Твой – Петербург, моя – Москва.
Превыше крестов и труб, Крещенный в огне и дыме, Архангел-тяжелоступ – Здорово, в веках Владимир!
Гордость и робость – ро́дные сестры, Над колыбелью, дружные, встали. «Лоб запрокинув!» – гордость велела.
Ханский полон Во́ сласть изведав, Бью крылом Богу побегов.
Ни тагана Нет, ни огня. На́ меня, на́! Будет с меня
Следок твой непытан, Вихор твой – колтун. Скрипят под копытом Разрыв да плакун.
Семеро, семеро Славлю дней! Семь твоих шкур твоих Славлю, Змей!
Блаженны дочерей твоих, Земля, Бросавшие для боя и для бега. Блаженны в Елисейские поля Вступившие, не обольстившись негой.
Уже богов – не те уже щедроты На берегах – не той уже реки. В широкие закатные ворота Венерины, летите, голубки!
Тщетно, в ветвях заповедных кроясь, Нежная стая твоя гремит. Сластолюбивый роняю пояс, Многолюбивый роняю мирт.
Сколько их, сколько их ест из рук, Белых и сизых! Целые царства воркуют вкруг Уст твоих, Низость!
От гнева в печени, мечты во лбу, Богиня верности, храни рабу. Чугунным ободом скрепи ей грудь,
С такою силой в подбородок руку Вцепив, что судорогой вьется рот, С такою силою поняв разлуку, Что, кажется, и смерть не разведет –
Молодость моя! Моя чужая Молодость! Мой сапожок непарный! Воспаленные глаза сужая, Так листок срывают календарный.
Ни грамот, ни праотцев, Ни ясного сокола. Идет-отрывается, – Такая далекая!
Справа, справа – баран круторогий! И сильны мои ноги. Пожелайте мне доброй дороги, Богини и боги!
Без самовластия, С полною кротостью. Легкий и ласковый Воздух над пропастью.
Скоро уж из ласточек – в колдуньи! Молодость! Простимся накануне… Постоим с тобою на ветру! Смуглая моя! Утешь сестру!
Без зова, без слова, – Как кровельщик падает с крыш. А может быть, снова Пришел, – в колыбели лежишь?
Как сонный, как пьяный, Врасплох, не готовясь. Височные ямы: Бессонная совесть.
Ломающимся голосом Бредет – как палкой по́ мосту. Как водоросли – волосы. Как водоросли – помыслы.
Так плыли: голова и лира, Вниз, в отступающую даль. И лира уверяла: мира! А губы повторяли: жаль!
Так, Господи! И мой обол Прими на утвержденье храма. Не свой любовный произвол Пою – своей отчизны рану.
Не для льстивых этих риз, лживых ряс – Голосистою на свет родилась! Не ночные мои сны – наяву!
Грудь женская! Души застывший вздох, – Суть женская! Волна, всегда врасплох Застигнутая – и всегда врасплох Вас застигающая – видит Бог!
Не с серебром пришла, Не с янтарем пришла, – Я не царем пришла, Я пастухом пришла.
Три царя, Три ларя С ценными дарами.
Спит, муки твоея – веселье, Спит, сердца выстраданный рай. Над Иверскою колыбелью – Блаженная! – помедлить дай.
В своих младенческих слезах – Что в ризе ценной, Благословенна ты в женах! – Благословенна!
Огромного воскрылья взмах, Хлещущий дых: – Благословенна ты в женах, В женах, в живых.
Чем заслужить тебе и чем воздать – Присноблаженная! – Младенца Мать! Над стеклянеющею поволокой
Последняя дружба В последнем обвале. Что нужды, что нужды – Как здесь называли?
С.Э. Как по тем донским боям, – В серединку самую,
Так говорю, ибо дарован взгляд Мне в игры хоровые: Нет, пурпурные с головы до пят, А вовсе не сквозные!
Необычайная она! Сверх сил! Не обвиняй меня пока! Забыл! Благословенна ты! Велел сказать – Благословенна ты! А дальше гладь
Как начнут меня колеса – В слякоть, в хлипь, Как из глотки безголосой Хлынет кипь –
Над синеморскою лоханью – Воинствующий взлет. Божественное задыханье Дружб отроческих – вот!
Кем полосынька твоя Нынче выжнется? Чернокосынька моя! Чернокнижница!
Божественно и безоглядно Растет прибой Не губы, жмущиеся жадно К руке чужой –
Листья ли с древа рушатся, Розовые да чайные? Нет, с покоренной русости Ризы ее, шелка́ ее…
Ока крылатый откос: Вброд или вдоль стен? Знаю и пью робость В чашечках ко – лен.
По-небывалому: В первый раз! Не целовала И не клялась.
Первородство – на сиротство! Не спокаюсь. Велико твое дородство: Отрекаюсь.
Пуще чем женщина В час свиданья! Лавроиссеченный, Красной рванью
С.Э. Братья! В последний час Года – за русский
С. Э. Тот – вздохом взлелеянный, Те – жестоки и смуглы.
Каменногрудый, Каменнолобый, Каменнобровый Столб:
Алексею Александровичу Чаброву Не ревновать и не клясть, В грудь призывая – все стрелы!
По нагориям, По восхолмиям, Вместе с зорями, С колокольнями,
Верстами – врозь – разлетаются брови. Две достоверности розной любови, Черные возжи-мои-колеи – Дальнодорожные брови твои!
С.Э. Не похорошела за годы разлуки! Не будешь сердиться на грубые руки,
Добровольчество – это добрая воля к смерти… (Попытка толкования) И марш вперед уже,
Завораживающая! Крест На́ крест складывающая руки! Разочарование! Не крест Ты – а страсть, как смерть и как разлука.
А и простор у нас татарским стрелам! А и трава у нас густа – бурьян! Не курским соловьем осоловелым, Что похотью своею пьян,
Не приземист – высокоросл Стан над выравненностью грядок. В густоте кормовых ремесл Хоровых не забыла радуг.
Слезы – на лисе моей облезлой! Глыбой – чересплечные ремни! Громче паровозного железа, Громче левогрудой стукотни –
1 Мимо иди! Это великая милость.
На пушок девичий, нежный – Смерть серебряным загаром. Тайная любовь промежду Рукописью – и пожаром.
На заре – наимедленнейшая кровь, На заре – наиявственнейшая тишь. Дух от плоти косной берет развод, Птица клетке костной дает развод.
Переселенцами – В какой Нью-Йорк? Вражду вселенскую Взвалив на горб –
Сомкнутым строем – Противу всех. Дай же спокойно им Спать во гробех.
Небо катило сугробы Валом в полночную муть. Как из единой утробы – Небо – и глыбы – и грудь.
Не здесь, где связано, А там, где велено. Не здесь, где Лазари Бредут с постелею,
Широкое ложе для всех моих рек – Чужой человек. Прохожий, в которого руки – как в снег Всей жаркостью век
От меня – к невемому Оскользь, молвь негласная. Издалёка – дремленный, Издалёка – ласканный…
А уж так: ни о чем! Не плечом – не бочком, Не толчком-локотком, – Говорком, говорком.
В ворко-клекочущий зоркий круг – Голуби встреч и орлы разлук. Ветвь или меч
Масляница широка! Масляницу за бака! Масляница!
Наворковала, Наворожила. Слева-направо В путь проводила.
А сугробы подаются, Скоро расставаться. Прощай, вьюг-твоих-приютство, Воркотов приятство.
Ранне-утреня, Поздне-вечерня, Крепко стукана, Не приручёна,
Знакомец! Отколева в наши страны? Которого ветра клясть? Знакомец! С тобою в любовь не встану: Твоя вороная масть.
Возле любови – Темные смуты: Ровно бы лютню Кто ненароком
Не растеклась еще Кровь Иисусова. Над безнапраслинкой – Времячко Бусово.
Без повороту и без возврату, Часом и веком. Это сестра провожает брата В темную реку.
Есть час на те слова. Из слуховых глушизн Высокие права Выстукивает жизнь.
Лютая юдоль, Дольняя любовь. Руки: свет и соль. Губы: смоль и кровь.
Так, в скудном труженичестве дней, Так, в трудной судорожности к ней, Забудешь дружественный хорей Подруги мужественной своей.
Ночные шепота: шелка Разбрасывающая рука. Ночные шепота: шелка Разглаживающие уста.
Ищи себе доверчивых подруг, Не выправивших чуда на число. Я знаю, что Венера – дело рук, Ремесленник – и знаю ремесло.
Помни закон: Здесь не владей! Чтобы потом – В Граде Друзей:
Когда же, Господин, На жизнь мою сойдет Спокойствие седин, Спокойствие высот.
По загарам – топор и плуг. Хватит – смуглому праху дань! Для ремесленнических рук Дорога трудовая рань.
Здравствуй! Не стрела, не камень: Я! – Живейшая из жен: Жизнь. Обеими руками В твой невыспавшийся сон.
Дабы ты меня не видел – В жизнь – пронзительной, незримой Изгородью окружусь.
Некоторым – не закон. В час, когда условный сон Праведен, почти что свят, Некоторые не спят:
В пустынной хра́мине Троилась – ладаном. Зерном и пламенем На темя падала…
Ах, с откровенного отвеса – Вниз – чтобы в прах и в смоль! Земной любови недовесок Слезой солить – доколь?
Ночного гостя не застанешь… Спи и проспи навек В испытаннейшем из пристанищ Сей невозможный свет.
И скажешь ты: Не та ль, Не ты, Что сквозь персты:
Неподражаемо лжет жизнь: Сверх ожидания, сверх лжи… Но по дрожанию всех жил Можешь узнать: жизнь!
Думалось: будут легки Дни – и бестрепетна смежность Рук. – Взмахом руки, Друг, остановимте нежность.
Руки – и в круг Перепродаж и переуступок! Только бы губ, Только бы рук мне не перепутать!
Дождь убаюкивает боль. Под ливни опускающихся ставень Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль Копыта – как рукоплесканья.
Удостоверишься – по времени! – Что, выброшенной на солому, Не надо было ей ни славы, ни Сокровищницы Соломона.
Светло-серебряная цвель Над зарослями и бассейнами. И занавес дохнёт – и в щель Колеблющийся и рассеянный
Вкрадчивостию волос: В гладь и в лоск Оторопию продольной –
Леты слепотекущий всхлип. Долг твой тебе отпущен: слит С Летою, – еле-еле жив В лепете сребротекущих ив.
Сивилла: выжжена, сивилла: ствол. Все птицы вымерли, но Бог вошел. Сивилла: выпита, сивилла: сушь.
Каменной глыбой серой, С веком порвав родство. Тело твое – пещера Голоса твоего.
Но тесна вдвоем Даже радость утр. Оттолкнувшись лбом И подавшись внутрь,
Леты подводный свет, Красного сердца риф. Застолбенел ланцет, Певчее горло вскрыв:
В смертных изверясь, Зачароваться не тщусь. В старческий вереск, В среброскользящую сушь,
Когда обидой – опилась Душа разгневанная, Когда семижды зареклась Сражаться с демонами –
Купальщицами, в легкий круг Сбитыми, стаей Нимф-охранительниц – и вдруг, Гривы взметая
Други! Братственный сонм! Вы, чьим взмахом сметен След обиды земной. Лес! – Элизиум мой!
Стоят в чернорабочей хмури Закопченные корпуса. Над копотью взметают кудри Растроганные небеса.
Золото моих волос Тихо переходит в седость. – Не жалейте! Всё сбылось, Всё в груди слилось и спелось.
Книгу вечности на людских устах Не вотще листав – У последней, последней из всех застав, Где начало трав
Это пеплы сокровищ: Утрат, обид. Это пеплы, пред коими В прах – гранит.
А любовь? Для подпаска В руки бьющего снизу. Трехсекундная встряска На горах Парадиза.
Спаси Господи, дым! – Дым-то, Бог с ним! А главное – сырость! С тем же страхом, с каким Переезжают с квартиры:
И засим, упредив заране, Что меж мной и тобою – мили! Что себя причисляю к рвани, Что честно́ мое место в мире:
Лицо без обличия. Строгость. – Прелесть. Все́ ризы делившие В тебе спелись.
Беглецы? – Вестовые? Отзовись, коль живые! Чернецы верховые, В чащах Бога узрев?
Нищих и горлиц Сирый распев. То не твои ли Ризы простерлись
О, его не привяжете К вашим знакам и тяжестям! Он в малейшую скважинку, Как стройнейший гимнаст…
Так, заживо раздав, Поровну, без обиды, Пользующийся – прав.
Не краской, не кистью! Свет – царство его, ибо сед. Ложь – красные листья: Здесь свет, попирающий цвет.
Та, что без виде́ния спала – Вздрогнула и встала. В строгой постепенности псалма, Зрительною ска́лой –
Покамест день не встал С его страстями стравленными, Из сырости и шпал Россию восстанавливаю.
В сиром воздухе загробном – Перелетный рейс… Сирой проволоки вздроги, Повороты рельс…
Не надо ее окликать: Ей оклик – что охлест. Ей зов Твой – раною по рукоять. До самых органных низов
Нет, правды не оспаривай. Меж кафедральных Альп То бьется о розариум Неоперенный альт.
Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами, Дамами, Думами, Не слюбившись с вами, не сбившись с вами, Неким –
Выше! Выше! Лови – летчицу! Не спросившись лозы – отческой Нереидою по – лощется, Нереидою в ла – зурь!
Из недр и на ветвь – рысями! Из недр и на ветр – свистами! Гусиным пером писаны?
Как по синей по степи Да из звездного ковша Да на лоб тебе да… – Спи, Синь подушками глуша.
Лютня! Безумица! Каждый раз, Царского беса вспугивая: «Перед Саулом-Царем кичась»… (Да не струна ж, а судорога!)
От стрел и от чар, От гнезд и от нор, Богиня Иштар, Храни мой шатер:
От руки моей не взыгрывал, На груди моей не всплакивал… Непреложней и незыблемей Опрокинутого факела:
Оперением зим Овевающий шаг наш валок – Херувим Марий годовалых!
Расколюсь – так в стклянь, Распалюсь – так в пар. В рокота гитар Рокочи, гортань!
Принц Гамлет! Довольно червивую залежь Тревожить… На розы взгляни! Подумай о той, что – единого дня лишь – Считает последние дни.
Гамлетом – перетянутым – натуго, В нимбе разуверенья и знания, Бледный – до последнего атома… (Год тысяча который – издания?)
Ипполит! Ипполит! Болит! Опаляет… В жару ланиты… Что за ужас жестокий скрыт В этом имени Ипполита!
Ипполиту от Матери – Федры – Царицы – весть. Прихотливому мальчику, чья красота как воск От державного Феба, от Федры бежит… Итак, Ипполиту от Федры: стенание нежных уст.
Вереницею певчих свай, Подпирающих Эмпиреи, Посылаю тебе свой пай Праха дольнего.
Чтоб высказать тебе… да нет, в ряды И в рифмы сдавленные… Сердце – шире! Боюсь, что мало для такой беды Всего Расина и всего Шекспира!
Все́ перебрав и все́ отбросив, (В особенности – семафор!) Дичайшей из разноголосиц Школ, оттепелей… (целый хор
Самовластная слобода! Телеграфные провода! Вожделений – моих – выспренных,
Голубиная купель, Небо: тридевять земель. Мне, за тем гулявшей за́ морем,
Для тех, отженивших последние клочья Покрова (ни уст, ни ланит!..) О, не превышение ли полномочий Орфей, нисходящий в Аид?
Не чернокнижница! В белой книге Далей донских навострила взгляд! Где бы ты ни был – тебя настигну, Выстрадаю – и верну назад.
Час, когда вверху цари И дары друг к другу едут. (Час, когда иду с горы): Горы начинают ведать.
В час, когда мой милый брат Миновал последний вяз (Взмахов, выстроенных в ряд), Были слезы – больше глаз.
Терпеливо, как щебень бьют, Терпеливо, как смерти ждут, Терпеливо, как вести зреют, Терпеливо, как месть лелеют –
Весна наводит сон. Уснем. Хоть врозь, а все ж сдается: все́ Разрозненности сводит сон. Авось увидимся во сне.
Поэт – издалека заводит речь. Поэта – далеко заводит речь. Планетами, приметами, окольных
С другими – в розовые груды Грудей… В гадательные дроби Недель… А я тебе пребуду
Оставленной быть – это втравленной быть В грудь – синяя татуировка матросов! Оставленной быть – это явленной быть Семи океанам… Не валом ли быть
– О всеми голосами раковин Ты пел ей… – Травкой каждою.
Где сроки спутаны, где в воздух ввязан Дом – и под номером не наяву! Я расскажу тебе о том, как важно В летейском городе своем живу.
Есть в мире лишние, добавочные, Не вписанные в окоём. (Нечислящимся в ваших справочниках, Им свалочная яма – дом).
Что же мне делать, слепцу и пасынку, В мире, где каждый и отч и зряч, Где по анафемам, как по насыпям – Страсти! где насморком
А покамест пустыня славы Не засыпет мои уста, Буду петь мосты и заставы, Буду петь простые места.
1 Ты обо мне не думай никогда! (На – вязчива!)
Сколь пронзительная, столь же Сглаживающая даль. Дольше – дольше – дольше – дольше! Это – правая педаль.
Ладони! (Справочник Юнцам и девам). Целуют правую, Читают в левой.
Крутогорьями глаголь, Колокольнями трезвонь: Место дольнее – юдоль, Место дольнее – ладонь.
1 Перерытые – как битвой Взрыхленные небеса.
1 Так вслушиваются (в исток Вслушивается – устье).
Прорицаниями рокоча, Нераскаянного скрипача Piccicata’ми… Разрывом бус! Паганиниевскими «добьюсь!»
Атлантским и сладостным Дыханьем весны – Огромною бабочкой Мой занавес – и –
Монистом, расколотым На тысячу блях – Как Дзингара в золоте Деревня в ручьях.
Кто-то едет – к смертной победе У деревьев – жесты трагедий. Иудеи – жертвенный танец! У деревьев – трепеты таинств.
Каким наитием, Какими истинами, О чем шумите вы, Разливы лиственные?
Вере Аренской Беженская мостовая! Гикнуло – и понеслось
Мало ада и мало рая: За тебя уже умирают. Вслед за братом, увы, в костер –
Час обнажающихся верховий, Час, когда в души глядишь – как в очи. Это – разверстые шлюзы крови! Это – разверстые шлюзы ночи!
А может, лучшая победа Над временем и тяготеньем – Пройти, чтоб не оставить следа, Пройти, чтоб не оставить тени
К груди моей, Младенец, льни: Рождение – паденье в дни.
Когда друг другу лжем, (Ночь, прикрываясь днем) Когда друг друга ловим, (Суть, прикрываясь словом)
– На дне она, где ил И водоросли… Спать в них Ушла, – но сна и там нет! – Но я ее любил,
Закачай меня, звездный челн! Голова устала от волн! Слишком долго причалить тщусь, –
Чем окончился этот случай, Не узнать ни любви, ни дружбе. С каждым днем отвечаешь глуше, С каждым днем пропадаешь глубже.
На назначенное свиданье Опоздаю. Весну в придачу Захвативши – приду седая. Ты его высоко́ назначил!
Рано еще – не быть! Рано еще – не жечь! Нежность! Жестокий бич Потусторонних встреч.
Оплетавшие – останутся. Дальше – высь. В час последнего беспамятства Не очнись.
Водопадами занавеса, как пеной – Хвоей – пламенем – прошумя. Нету тайны у занавеса от сцены: (Сцена – ты, занавес – я).
Строительница струн – приструню И эту. Обожди Расстраиваться! (В сем июне Ты плачешь, ты – дожди!)
Красавцы, не ездите! Песками глуша, Пропавшего без вести Не скажет душа.
В некой разлинованности нотной Нежась наподобие простынь – Железнодорожные полотна, Рельсовая режущая синь!
Раскалена, как смоль: Дважды не вынести! Брат, но с какой-то столь Странною примесью
В глубокий час души и ночи, Нечислящийся на часах, Я отроку взглянула в очи, Нечислящиеся в ночах
Божественно и детски-гол Лоб – сквозь тропическую темень. В глазах, упорствующих в пол, Застенчивость хороших се́мей.
Всё так же, так же в морскую синь – Глаза трагических героинь. В сей зал, бесплатен и неоглядн, Глазами заспанных Ариадн
Материнское – сквозь сон – ухо. У меня к тебе наклон слуха, Духа – к страждущему: жжет? да? У меня к тебе наклон лба,
Из лепрозария лжи и зла Я тебя вызвала и взяла В зори! Из мертвого сна надгробий
Кастальскому току, Взаимность, заторов не ставь! Заочность: за оком Лежащая, вящая явь.
В глубокий час души, В глубокий – но́чи… (Гигантский шаг души, Души в ночи)
Так писем не ждут, Так ждут – письма́. Тряпичный лоскут, Вокруг тесьма
Минута: минущая: минешь! Так мимо же, и страсть и друг! Да будет выброшено ныне ж – Что́ завтра б – вырвано из рук!
Есть час Души, как час Луны, Совы – час, мглы – час, тьмы – Час… Час Души – как час струны Давидовой сквозь сны
Между нами – клинок двуострый Присягнувши – и в мыслях класть… Но бывают – страстные сестры! Но бывает – братская страсть!
Без рук не обнять! Сгинь, выспренных душ Небыль! Не вижу – и гладь,
Меж нами – десять заповедей: Жар десяти костров. Родная кровь отшатывает, Ты мне – чужая кровь.
Как бы дым твоих ни горек Труб, глотать его – всё нега! Оттого что ночью – город – Опрокинутое небо.
С этой горы, как с крыши Мира, где в небо спуск. Друг, я люблю тебя свыше Мер – и чувств.
Масти, плоченные втрое Стоимости, страсти пот, Слезы, волосы, – сплошное Исструение, а тот
О путях твоих пытать не буду, Милая! – ведь все сбылось. Я был бос, а ты меня обула Ливнями волос –
Дно – оврага. Ночь – корягой Шарящая. Встряски хвой.
Никогда не узнаешь, что́ жгу, что́ трачу – Сердец перебой – На груди твоей нежной, пустой, горячей, Гордец дорогой.
Отлило – обдало – накатило – – Навзничь! – Умру. Так Поликсена, узрев Ахилла Там, на валу –
О, ты – из всех залинейных нот Нижайшая! – Кончим распрю! Как та чахоточная, что в ночь Стонала: еще понравься!
Крик станций: останься! Вокзалов: о жалость! И крик полустанков: Не Дантов ли
Бледно – лицый Страж над плеском века – Рыцарь, рыцарь, Стерегущий реку.
По набережным, где седые деревья По следу Офелий… (Она ожерелья Сняла, – не наряженной же умирать!) Но все же
Темнейшее из ночных Мест: мост. – Устами в уста! Неужели ж нам свой крест Тащить в дурные места,
«Не расстанусь! – Конца нет!» И льнет, и льнет… А в груди – нарастание Грозных вод, Нот… Надёжное: как таинство
Не штык – так клык, так сугроб, так шквал, – В Бессмертье что час – то поезд! Пришла и знала одно: вокзал. Раскладываться не стоит.
Древняя тщета течет по жилам, Древняя мечта: уехать с милым! К Нилу! (Не на грудь хотим, а в грудь!)
Под занавесом дождя От глаз равнодушных кроясь, – О завтра мое! – тебя Выглядываю – как поезд
Брожу – не дом же плотничать, Расположась на росстани! Так, вопреки полотнищам Пространств, треклятым простыням
Фонари, горящие газом, Леденеющим день от дня. Фонари, глядящие глазом, Не пойму еще – в чем? – виня,
Люблю – но мука еще жива. Найди баюкающие слова: Дождливые, – расточившие все́
Оставленного зала тронного Столбы. (Оставленного – в срок!) Крутые улицы наклонные Стремительные как поток.
Ты, меня любивший фальшью Истины – и правдой лжи, Ты, меня любивший – дальше Некуда! – За рубежи!
Есть рифмы в мире сём: Разъединишь – и дрогнет. Гомер, ты был слепцом. Ночь – на буграх надбровных.
Не суждено, чтобы сильный с сильным Соединились бы в мире сем. Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой, Брачное дело решив мечом.
В мире, где всяк Сгорблен и взмылен, Знаю – один Мне равносилен.
Остров есть. Толчком подземным Выхвачен у Нереид. Девственник. Еще никем не Выслежен и не открыт.
Над колыбелью твоею – где ты? – Много, ох много же, будет пето. Где за работой швея и мать –
Пела как стрелы и как морены, Мчащие из-под ног С звуком рвущегося атла́са. – Пела! – и целой стеной матрасной
Запечатленный, как рот оракула – Рот твой, гадавший многим. Женщина, что́ от дозору спрятала Меж языком и нёбом?
Та́к – только Елена глядит над кровлями Троянскими! В столбняке зрачков Четыре провинции обескровлено И обезнадежено сто веков.
Вьюга наметает в полы. Всё разрывы да расколы! – И на шарф цветной веселый –
Как живется вам с другою, — Проще ведь? — Удар весла! — Линией береговою Скоро ль память отошла
Врылась, забылась – и вот как с тысяче – футовой лестницы без перил. С хищностью следователя и сыщика Все́ мои тайны – сон перерыл.
В мозгу ухаб пролёжан, – Три века до весны! В постель иду, как в ложу: Затем, чтоб видеть сны:
Точно гору несла в подоле – Всего тела боль! Я любовь узнаю по боли Всего тела вдоль.
Живу – не трогаю. Горы не срыть. Спроси безногого, Ответит: жить.
Ятаган? Огонь? Поскромнее, – куда как громко! Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Колотёры-молотёры, Полотёры-полодёры, Кумашный стан, Бахромчатый штан.
Ёмче органа и звонче бубна Молвь – и одна для всех: Ох, когда трудно, и ах, когда чудно, А не дается – эх!
Не возьмешь моего румянца – Сильного – как разливы рек! Ты охотник, но я не дамся, Ты погоня, но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу, Не дающуюся как пух. Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, – Безошибочен певчий слух!
Пела рана в груди у князя. Или в ране его – стрела Пела? – к милому не поспеть мол,
Дней сползающие слизни, …Строк поденная швея… Что до собственной мне жизни? Не моя, раз не твоя.
Воды не перетеплил В чану, зазнобил – как надобно – Тот поп, что меня крестил. В ковше плоскодонном свадебном
Жив, а не умер Демон во мне! В теле как в трюме, В себе как в тюрьме.
Существования котловиною Сдавленная, в столбняке глушизн, Погребенная заживо под лавиною Дней – как каторгу избываю жизнь.
Что, Муза моя! Жива ли еще? Так узник стучит к товарищу В слух, в ямку, перстом продолбленную – Что Муза моя? Надолго ли ей?
Не колесо громовое – Взглядами перекинулись двое. Не Вавилон обрушен –
В седину – висок, В колею – солдат, – Небо! – морем в тебя окрашиваюсь. Как на каждый слог –
Променявши на стремя – Поминайте коня ворона! Невозвратна как время, Но возвратна как вы, времена
Рас – стояние: версты, мили… Нас рас – ставили, рас – садили, Чтобы тихо себя вели По двум разным концам земли.
От родимых сёл, сёл! – Наваждений! Новоявленностей! Чтобы поезд шел, шел, Чтоб нигде не останавливался,
Русской ржи от меня поклон, Ниве, где баба застится. Друг! Дожди за моим окном, Беды и блажи на́ сердце…
Высокомерье – каста. Чем недохват – отказ. Что говорить: не часто! В тысячелетье – раз.
Слава падает так, как слива: На́ голову, в подол. Быть красивой и быть счастливой! (А не плохой глагол –
Брат по песенной беде – Я завидую тебе. Пусть хоть так она исполнится – Помереть в отдельной комнате! –
Тише, хвала! Дверью не хлопать, Слава! Стола
Кто – мы? Потонул в медведях Тот край, потонул в полозьях. Кто – мы? Не из тех, что ездят – Вот – мы! А из тех, что возят:
Смуглой оливой Скрой изголовье. Боги ревнивы К смертной любови.
Н.П.Г. – в память наших лесов Лес: сплошная маслобойня Света: быстрое, рябое,
Оползающая глыба – Из последних сил спасибо – Рвущееся – умолчу – Дуба юному плечу.
Уж вы, батальоны – Эскадроны! Сынок порожённый, Бе – ре – женый!
Юноше в уста – Богу на алтарь – Моря и песка Пену и янтарь
Всю меня – с зеленью – Тех – дрём – Тихо и медленно Съел – дом.
Чем – не боги же – поэты! Отблагодарю за это – Длящееся с Рождества – Лето слуха и ответа,
Глыбами – лбу Лавры похвал. «Петь не могу!» – «Будешь!» – «Пропал,
Проходи стороной, Тело вольное, рыбье! Между мной и волной, Между грудью и зыбью –
Чтобы край земной не вымер Без отчаянных дяде́й, Будь, младенец, Володимир: Целым миром володей!
Литературная – не в ней Суть, а вот – кровь пролейте! Выходит каждые семь дней. Ушедший – раз в столетье
«В гробу, в обыкновенном темном костюме, в устойчивых, грубых ботинках, подбитых железом, лежит величайший поэт революции». («Однодневная газета», 24 апреля 1920 г.) В сапогах, подкованных железом,
Любовная лодка разбилась о быт. И полушки не поставишь На такого главаря.
Выстрел – в самую душу, Как только что по врагам. Богоборцем разрушен Сегодня последний храм.
Зерна огненного цвета Брошу на ладонь, Чтоб предстал он в бездне света Красный как огонь.
Много храмов разрушил, А этот – ценней всего. Упокой, Господи, душу усопшего врага твоего.
1 В век сплошных скоропадских, Роковых скоростей –
2 Вот он, грузов наспинных Бич, мечтателей меч!
3 Дармоедством пресытясь, С шины – спешится внук.
Вся его наука – Мощь. Светло́ – гляжу: Пушкинскую руку Жму, а не лижу.
Тише, тише, тише, век мой громкий! За меня потоки – и потомки.
До Эйфелевой – рукою Подать! Подавай и лезь. Но каждый из нас – такое Зрел, зрит, говорю, и днесь,
С фонарем обшарьте Весь подлунный свет! Той страны на карте – Нет, в пространстве – нет.
Бич жандармов, бог студентов, Желчь мужей, услада жен, Пушкин – в роли монумента? Гостя каменного? – он,
Не флотом, не по́том, не задом В заплатах, не Шведом у ног, Не ростом – из всякого ряду, Не сносом – всего, чему срок,
Преодоленье Косности русской – Пушкинский гений? Пушкинский мускул
Потусторонним Залом царей. – А непреклонный Мраморный сей?
Нет, бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили: То зубы царёвы над мертвым певцом Почетную дробь выводили.
Из-под нахмуренных бровей Дом – будто юности моей День, будто молодость моя Меня встречает: – Здравствуй, я!
Бузина цельный сад залила! Бузина зелена, зелена, Зеленее, чем плесень на чане! Зелена, значит, лето в начале!
– Насмарку твой стих! На стройку твой лес Столетний! – Не верь, сын!
– Не нужен твой стих – Как бабушкин сон. – А мы для иных Сновидим времен.
Никуда не уехали – ты да я – Обернулись прорехами – все моря! Совладельцам пятерки рваной – Океаны не по карману!
Темная сила! Мра-ремесло! Скольких сгубило, Как малых – спасло.
Ни к городу и ни к селу – Езжай, мой сын, в свою страну, – В край – всем краям наоборот! – Куда назад идти – вперед
Наша совесть – не ваша совесть! Полно! – Вольно! – О всем забыв, Дети, сами пишите повесть Дней своих и страстей своих.
Не быть тебе нулем Из молодых – да вредным! Ни медным королем, Ни попросту – спортсмедным
О неподатливый язык! Чего бы попросту – мужик, Пойми, певал и до меня: – Россия, родина моя!
Дом, с зеленою гущей: Кущ зеленою кровью… Где покончила – пуще Чем с собою: с любовью.
Закрыв глаза – раз иначе нельзя – (А иначе – нельзя!) закрыв глаза На бывшее (чем топтаннее травка – Тем гуще лишь!), но ждущее – до завтра ж!
Товарищи, как нравится Вам в проходном дворе Всеравенства – перст главенства: – Заройте на горе!
В стране, которая – одна Из всех звалась Господней, Теперь меняют имена Всяк, как ему сегодня
Над вороным утесом – Белой зари рукав. Ногу – уже с заносом Бега – с трудом вкопав
Мой письменный верный стол! Спасибо за то, что шел Со мною по всем путям. Меня охранял – как шрам.
Квиты: вами я объедена, Мною – живописаны. Вас положат – на обеденный, А меня – на письменный.
Мой письменный верный стол! Спасибо за то, что ствол Отдав мне, чтоб стать – столом, Остался – живым стволом!
Народоправству, свалившему трон, Не упразднившему – тренья: Не поручать палачам похорон Жертв, цензорам – погребенья
Плоска – доска, а всё впитывает, Слепа – доска, а всё считывает, (Пустым – доска: и ящика нет!) Сухим – доска, а всё взращивает!
Рябину Рубили Зорькою. Рябина –
Человека защищать не надо Перед Богом, Бога – от него. Человек заслуживает ада. Но и сада
Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь. Подставляйте миски и тарелки! Всякая тарелка будет – мелкой,
Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно – Где совершенно одинокой
Это жизнь моя пропела – провыла – Прогудела – как осенний прибой – И проплакала сама над собой.
А Бог с вами! Будьте овцами! Ходите стадами, стаями Без меты, без мысли собственной
1 Что́ нужно кусту от меня? Не речи ж! Не доли собачьей
О поэте не подумал Век – и мне не до него. Бог с ним, с громом. Бог с ним, с шумом Времени не моего!
Уединение: уйди В себя, как прадеды в феоды. Уединение: в груди Ищи и находи свободу.
Стройте и пойте стройку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Столпнику ж дайте стойко Спать на своем столбу!
За этот ад, За этот бред, Пошли мне сад На старость лет.
Челюскинцы! Звук – Как сжатые челюсти. Мороз их них прет, Медведь из них щерится.
Есть счастливцы и счастливицы, Петь не могущие. Им – Слезы лить! Как сладко вылиться Горю – ливнем проливным!
Удар, заглушенный годами забвенья, Годами незнанья. Удар, доходящий – как женское пенье, Как конское ржанье,
– «Иду на несколько минут…» В работе (хаосом зовут Бездельники) оставив стол, Отставив стул – куда ушел?
Напрасно глазом – как гвоздем, Пронизываю чернозем: В сознании – верней гвоздя: Здесь нет тебя – и нет тебя.
За то, что некогда, юн и смел, Не дал мне заживо сгнить меж тел Бездушных, замертво пасть меж стен – Не дам тебе – умереть совсем!
Уж если кораллы на шее – Нагрузка, так что же – страна? Тишаю, дичаю, волчею, Как мне все – равны, всем – равна.
Никому не отмстила и не отмщу – Одному не простила и не прощу С дня как очи раскрыла – по гроб дубов Ничего не спустила – и видит Бог
Жизни с краю, Середкою брезгуя, Провожаю Дорогу железную.
Черные стены С подножием пены Это – Святая Елена.
– «Переименовать!» Приказ – Одно, народный глас – другое. Так, погребенья через час, Пошла «Волошинскою горою»
Небо – синей знамени! Пальмы – пучки пламени! Море – полней вымени! Но своего имени
Окно раскрыло створки – Как руки. Но скрестив Свои – взирает с форта: На мыс – отвес – залив
В мире, ревущем: – Слава грядущим! Что́ во мне шепчет: – Слава прошедшим!
Ударило в виноградник – Такое сквозь мглу седу́ – Что каждый кусток, как всадник, Копьем пригвожден к седлу.
Поколенью с сиренью И с Пасхой в Кремле, Мой привет поколенью По колено в земле,
«Двух станов не боец, а только гость случайный…» Двух станов не боец, а – если гость случайный – То гость – как в глотке кость, гость –
Тридцатая годовщина Союза – держись, злецы! Я знаю твои морщины, Изъяны, рубцы, зубцы –
Ползет подземный змей, Ползет, везет людей. И каждый – со своей Газетой (со своей
Мятущийся куст над обрывом – Смятение уст под наплывом Чувств…
Ледяная тиара гор – Только бренному лику – рамка. Я сегодня плющу – пробор Провела на граните замка.
Обнимаю тебя кругозором Гор, гранитной короною скал. (Занимаю тебя разговором – Чтобы легче дышал, крепче спал.)
Могла бы – взяла бы В утробу пещеры: В пещеру дракона, В трущобу пантеры.
<1> В синее небо ширя глаза – Как восклицаешь: – Будет гроза!
На льдине – Любимый, На мине – Любимый,
В мыслях об ином, инаком, И ненайденном, как клад, Шаг за шагом, мак за маком – Обезглавила весь сад.
Скороговоркой – ручья водой Бьющей: – Любимый! больной! родной! Речитативом – тоски протяжней:
Наконец-то встретила Надобного – мне: У кого-то смертная Надоба – во мне.
Когда я гляжу на летящие листья, Слетающие на булыжный торец, Сметаемые – как художника кистью, Картину кончающего наконец,
Были огромные очи: Очи созвездья Весы, Разве что Нила короче Было две черных косы
Можно ль, чтоб ве́ка Бич слепоок Родину света Взял под сапог?
…Так, не дано мне ничего, В ответ на праздник, мной даваем. Так яблоня – до одного Цветы раздаривает маем!
Опустивши забрало, Со всем – в борьбе, У меня уже – мало Улыбок – себе…
…Ох, речи мои моро́чные, Обро́нные жемчуга! Ох, реки мои молочные, Кисельные берега!
Полон и просторен Край. Одно лишь горе: Нет у чехов – моря. Стало чехам – море
Горы – турам поприще! Черные леса, Долы в воды смотрятся, Горы – в небеса.
Есть на карте – место: Взглянешь – кровь в лицо! Бьется в му́ке крестной Каждое сельцо.
Молчи, богемец! Всему конец! Живите, другие страны! По лестнице из живых сердец Германец входит в Градчаны.
Но больнее всего, о, памятней И граната и хрусталя – Всего более сердце ранят мне Эти – маленькие! – поля
В о́ны дни певала дрема По всем селам-деревням: – Спи, младенец! Не то злому Псу-татарину отдам!
Налетевший на град Вацла́ва – Так пожар пожирает тра́ву… Поигравший с богемской гранью! –
По богемским городам Что́ бормочет барабан? – Сдан – сдан – сдан Край – без славы, край – без бою.
О, дева всех румянее Среди зеленых гор – Германия! Германия!
В Судетах, ни лесной чешской границе, офицер с 20-тью солдатами, оставив солдат в лесу, вышел на дорогу и стал стрелять в подходящих немцев. Конец его неизвестен. (Из сентябрьских газет 1938 г.) Чешский лесок –
Атлас – что колода карт: В лоск перетасован! Поздравляет – каждый март: – С краем, с паем с новым!
Чехи подходили к немцам и плевали. (См. мартовские газеты 1939 г.) Брали – скоро и брали – щедро:
Видел, как рубят? Руб – Рубом! – за дубом – дуб. Только убит – воскрес! Не погибает – лес.
О слезы на глазах! Плач гнева и любви! О Чехия в слезах! Испания в крови!
Не бесы – за иноком, Не горе – за гением, Не горной лавины ком, Не вал наводнения, –
Его и пуля не берет, И песня не берет! Так и стою, раскрывши рот: – Народ! Какой народ!
Не умрешь, народ! Бог тебя хранит! Сердцем дал – гранат, Грудью дал – гранит.
Adieu, France! Adieu, France! Adieu, France! Marie Stuart
Максиму дю Кан 1
Всем покадили и потрафили: . . . . . .– стране – родне – Любовь не входит в биографию, – Бродяга остается – вне…
Двух – жарче меха! рук – жарче пуха! Круг – вкруг головы. Но и под мехом – неги, под пухом Гаги – дрогнете вы!
– Пора! для этого огня – Стара! – Любовь – старей меня!
Ушел – не ем: Пуст – хлеба вкус. Всё – мел. За чем ни потянусь.
– Годы твои – гора, Время твое – <царей.> Дура! любить – стара. – Други! любовь – старей:
Не знаю, какая столица: Любая, где людям – не жить. Девчонка, раскинувшись птицей, Детеныша учит ходить.
Когда-то сверстнику (о медь Волос моих! Живая жила!) Я поклялася не стареть, Увы: не поседеть – забыла.
Так ясно сиявшие До самой зари – Кого провожаете, Мои фонари?
Прорытые временем Лабиринты – Исчезли. Пустыня –
Тихо-смирно лежи в своей торбочке, пес, Не скребись, не возись, мой щенок. От кондукторских глаз спрячь и ушки и нос, – Безбилетного дело – молчок.
Пора снимать янтарь, Пора менять словарь, Пора гасить фонарь Наддверный…
«Я стол накрыл на шестерых…» Всё повторяю первый стих И всё переправляю слово:
Этот сайт создаётся с любовью и вдохновением, без рекламных баннеров и внешнего финансирования. Ваше пожертвование поможет покрыть расходы на хостинг, техническую поддержку и дальнейшее развитие проекта.
Спасибо за вашу поддержку!
Приложение для устройств на платформе Android поможет выучить полюбившиеся вами стихи наиболее простым и эффективным способом. Программа включает обширную коллекцию русских и немецких стихов, которую вы также можете пополнить своими произведениями.