Poetry Land

Люблю я приют ваш печальный, И вечер деревни глухой, И за летом благовест дальный, И кровлю, и крест золотой.

Люблю я немятого луга К окну подползающий пар, И тесного, тихого круга Не раз долитой самовар.

Люблю я на тех посиделках Старушки чепец и очки; Люблю на окне на тарелках Овса золотые злачки;

На столике близко к окошку Корзину с узорным чулком, И по полу резвую кошку В прыжках за проворным клубком;

И милой, застенчивой внучки Красивый девичий наряд, Движение бледненькой ручки И робко опущенный взгляд;

Прощанье смолкающих пташек И месяца бледный восход, Дрожанье фарфоровых чашек И речи замедленный ход;

И собственной выдумки сказки, Прохлады вечерней струю И вас, любопытные глазки, Живую награду мою!

Как много, боже мой, за то б я отдал дней, Чтоб вечер северный прожить тихонько с нею И всё пересказать ей языком очей, Хоть на вечер один назвав ее своею,

Чтоб на главе моей лилейная рука, Небрежно потонув, власы приподнимала, Чтоб от меня была забота далека, Чтоб счастью одному душа моя внимала,

Чтобы в очах ее слезинка родилась — Та, над которой я так передумал много, — Чтобы душа моя на всё отозвалась — На всё, что было ей даровано от бога!

На заре ты её не буди, На заре она сладко так спит; Утро дышит у ней на груди, Ярко пышет на ямках ланит.

И подушка ее горяча, И горяч утомительный сон, И, чернеясь, бегут на плеча Косы лентой с обеих сторон.

А вчера у окна ввечеру Долго-долго сидела она И следила по тучам игру, Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна, И чем громче свистал соловей, Все бледней становилась она, Сердце билось больней и больней.

Оттого-то на юной груди, На ланитах так утро горит. Не буди ж ты ее, не буди… На заре она сладко так спит!

Печальная берёза У моего окна, И прихотью мороза Разубрана она.

Как гроздья винограда, Ветвей концы висят, — И радостен для взгляда Весь траурный наряд.

Люблю игру денницы Я замечать на ней, И жаль мне, если птицы Стряхнут красу ветвей.

Стихом моим незвучным и упорным Напрасно я высказывать хочу Порыв души, но, звуком непокорным Обманутый, душой к тебе лечу.

Мне верится, что пламенную веру В душе твоей возбудит тайный стих, Что грустию невольною размеру Она должна сочувствовать на миг.

Да, ты поймешь, поймешь — я это знаю — Всё, чем душа родная прожила, — Ведь я ж всегда по чувству угадаю Твой след везде, где ты хоть раз была.

Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна,

Свет небес высоких, И блестящий снег, И саней далеких Одинокий бег.

Я жду… Соловьиное эхо Несется с блестящей реки, Трава при луне в бриллиантах, На тмине горят светляки.

Я жду… Темно-синее небо И в мелких, и в крупных звездах, Я слышу биение сердца И трепет в руках и в ногах.

Я жду… Вот повеяло с юга; Тепло мне стоять и идти; Звезда покатилась на запад… Прости, золотая, прости!

Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся, Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой;

Рассказать, что с той же страстью, Как вчера, пришел я снова, Что душа всё так же счастью И тебе служить готова;

Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь, — но только песня зреет.

Когда мои мечты за гранью прошлых дней Найдут тебя опять за дымкою туманной, Я плачу сладостно, как первый иудей На рубеже земли обетованной.

Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов, Тобой так сладостно и больно возмущенных В те дни, как постигал я первую любовь По бунту чувств неугомонных.

По сжатию руки, по отблеску очей, Сопровождаемым то вздохами, то смехом, По ропоту простых, незначащих речей, Лишь нам звучащих страсти эхом.

Уж верба вся пушистая Раскинулась кругом; Опять весна душистая Повеяла крылом.

Станицей тучки носятся, Тепло озарены, И в душу снова просятся Пленительные сны.

Везде разнообразною Картиной занят взгляд, Шумит толпою праздною Народ, чему-то рад…

Какой-то тайной жаждою Мечта распалена — И над душою каждою Проносится весна.

Чуть вечернею росою Осыпается трава, Чешет косу, моет шею Чернобровая вдова

И не сводит у окошка С неба тёмного очей, — И летит, свиваясь в кольца, В ярких искрах длинный змей.

И шумит всё ближе, ближе, И над вдовьиным двором, Над соломенною крышей, Разсыпается огнём.

И окно тотчас затворит Чернобровая вдова; Только слышатся в светлице Поцелуи да слова…

Летний вечер тих и ясен; Посмотри, как дремлют ивы; Запад неба бледно-красен, И реки блестят извивы.

От вершин скользя к вершинам, Ветр ползет лесною высью. Слышишь ржанье по долинам? То табун несется рысью.

О, не зови! Страстей твоих так звонок Родной язык. Ему внимать и плакать, как ребенок, Я так привык!

Передо мной дай волю сердцу биться И не лукавь, Я знаю край, где всё, что может сниться, Трепещет въявь.

Скажи, не я ль на первые воззванья Страстей в ответ Искал блаженств, которым нет названья И меры нет?

Что ж? Рухнула с разбега колесница, Хоть цель вдали, И распростерт заносчивый возница Лежит в пыли.

Я это знал — с последним увлеченьем Конец всему; Но самый прах с любовью, с наслажденьем Я обойму.

Так предо мной дай волю сердцу биться И не лукавь! Я знаю край, где всё, что может сниться, Трепещет въявь.

И не зови — но песню наудачу Любви запой; На первый звук я как дитя заплачу — И за тобой!

Снова птицы летят издалека К берегам, расторгающим лед, Солнце теплое ходит высоко И душистого ландыша ждет.

Снова в сердце ничем не умеришь До ланит восходящую кровь, И душою подкупленной веришь, Что, как мир, бесконечна любовь.

Но сойдемся ли снова так близко Средь природы разнеженной мы, Как видало ходившее низко Нас холодное солнце зимы?

Зреет рожь над жаркой нивой, И от нивы и до нивы Гонит ветер прихотливый Золотые переливы.

Робко месяц смотрит в очи, Изумлен, что день не минул, Но широко в область ночи День объятия раскинул.

Над безбрежной жатвой хлеба Меж заката и востока Лишь на миг смежает небо Огнедышащее око.

Шепот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слёзы, И заря, заря!..

Свежеет ветер, меркнет ночь, А море злей и злей бурлит, И пена плещет на гранит — То прянет, то отхлынет прочь.

Всё раздражительней бурун; Его шипучая волна Так тяжела и так плотна, Как будто в берег бьет чугун.

Как будто бог морской сейчас, Всесилен и неумолим, Трезубцем пригрозя своим, Готов воскликнуть: «Вот я вас!»

Приветствую тебя, мой добрый, старый сад, Цветущих лет цветущее наследство! С улыбкой горькою я пью твой аромат, Которым некогда дышало детство.

Густые липы те ж, но заросли слова, Которые в тени я вырезал искусно, Хватает за ноги заглохшая трава, И чувствую, что там, в лесу, мне будет грустно.

Как будто с трепетом здесь каждого листа. Моя пробудится и затрепещет совесть, И станут лепетать знакомые места Давно забытую, оплаканную повесть.

И скажут: «Помним мы, как ты играл и рос, Мы помним, как потом, в последний час разлуки, Венком из молодых и благовонных роз Тебя здесь нежные благословляли руки.

Скажи: где розы те, которые такой Веселой радостью и свежестью дышали?» Одни я раздарил с безумством и тоской, Другие растерял — и все они увяли.

А вы — вы молоды и пышны до конца. Я рад — и радости вполне вкусить не смею; Стою как блудный сын перед лицом отца, И плакать бы хотел — и плакать не умею!

Ласточки пропали, А вчера зарей Всё грачи летали Да как сеть мелькали Вон над той горой.

С вечера всё спится, На дворе темно. Лист сухой валится, Ночью ветер злится Да стучит в окно.

Лучше б снег да вьюгу Встретить грудью рад! Словно как с испугу Раскричавшись, к югу Журавли летят.

Выйдешь — поневоле Тяжело — хоть плачь! Смотришь через поле Перекати-поле Прыгает как мяч

О первый ландыш! Из-под снега Ты просишь солнечных лучей; Какая девственная нега В душистой чистоте твоей!

Как первый луч весенний ярок! Какие в нем нисходят сны! Как ты пленителен, подарок Воспламеняющей весны!

Так дева в первый раз вздыхает — О чем — неясно ей самой, — И робкий вздох благоухает Избытком жизни молодой.

Пропаду от тоски я и лени, Одинокая жизнь не мила, Сердце ноет, слабеют колени, В каждый гвоздик душистой сирени, Распевая, вползает пчела.

Дай хоть выйду я в чистое поле Иль совсем потеряюсь в лесу… С каждым шагом не легче на воле, Сердце пышет всё боле и боле, Точно уголь в груди я несу.

Нет, постой же! С тоскою моею Здесь расстанусь. Черёмуха спит. Ах, опять эти пчёлы под нею! И никак я понять не умею, На цветах ли, в ушах ли звенит.

Прозвучало над ясной рекою, Прозвенело в померкшем лугу, Прокатилось над рощей немою, Засветилось на том берегу.

Далеко, в полумраке, луками Убегает на запад река. Погорев золотыми каймами, Разлетелись, как дым, облака.

На пригорке то сыро, то жарко, Вздохи дня есть в дыханьи ночном, — Но зарница уж теплится ярко Голубым и зелёным огнём.

И целомудренно и смело, До чресл сияя наготой, Цветет божественное тело Неувядающей красой.

Под этой сенью прихотливой Слегка приподнятых волос Как много неги горделивой В небесном лике разлилось!

Так, вся дыша пафосской страстью, Вся млея пеною морской И всепобедной вея властью, Ты смотришь в вечность пред собой.

(Певице)

Когда трепещут эти звуки И дразнит ноющий смычок, Слагая на коленях руки, Сажусь в забытый уголок.

И, как зари румянец дальный Иль дней былых немая речь, Меня пленяет вихорь бальный И шевелит мерцанье свеч.

О, как, ничем неукротимо, Уносит к юности былой Вблизи порхающее мимо Круженье пары молодой!

Чего хочу? Иль, может статься, Бывалой жизнию дыша, В чужой восторг переселяться Заране учится душа?

Еще светло перед окном, В разрывы облак солнце блещет, И воробей своим крылом, В песке купаяся, трепещет.

А уж от неба до земли, Качаясь, движется завеса, И будто в золотой пыли Стоит за ней опушка леса.

Две капли брызнули в стекло, От лип душистым медом тянет, И что-то к саду подошло, По свежим листьям барабанит.

Какая ночь! На всем какая нега! Благодарю, родной полночный край! Из царства льдов, из царства вьюг и Как свеж и чист твой вылетает май!

Какая ночь! Все звезды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь.

Березы ждут. Их лист полупрозрачный Застенчиво манит и тешит взор. Они дрожат. Так деве новобрачной И радостен и чужд ее y6op.

Нет, никогда нежней и бестелесней Твой лик, о ночь, не мог меня томить! Опять к тебе иду с невольной песней, Невольной — и последней, может быть.

Какая ночь! Как воздух чист, Как серебристый дремлет лист, Как тень черна прибрежных ив, Как безмятежно спит залив, Как не вздохнёт нигде волна, Как тишиною грудь полна!

Полночный свет, ты тот же день: Белей лишь блеск, черней лишь тень, Лишь тоньше запах сочных трав, Лишь ум светлей, мирнее нрав, Да вместо страсти хочет грудь Вот этим воздухом вздохнуть.

Морская даль во мгле туманной; Там парус тонет, как в дыму, А волны в злобе постоянной Бегут к прибрежью моему.

Из них одной, избранной мною, Навстречу пристально гляжу И за грядой ее крутою До камня влажного слежу.

К ней чайка плавная спустилась, - Не дрогнет острое крыло. Но вот громада докатилась, Тяжеловесна, как стекло;

Плеснула в каменную стену, Вот звонко грянет на плиту - А уж подкинутую пену Разбрызнул ветер на лету.

Заря прощается с землею, Ложится пар на дне долин, Смотрю на лес, покрытый мглою, И на огни его вершин.

Как незаметно потухают Лучи и гаснут под конец! С какою негой в них купают Деревья пышный свой венец!

И всё таинственней, безмерней Их тень растет, растет, как сон; Как тонко по заре вечерней Их легкий очерк вознесен!

Как будто, чуя жизнь двойную И ей овеяны вдвойне, — И землю чувствуют родную И в небо просятся оне.

Тепло на солнышке. Весна Берет свои права; В реке местами глубь ясна, На дне видна трава.

Чиста холодная струя, Слежу за поплавком, — Шалунья рыбка, вижу я, Играет с червяком.

Голубоватая спина, Сама как серебро, Глаза — бурмитских два зерна, Багряное перо.

Идет, не дрогнет под водой, Пора — червяк во рту! Увы, блестящей полосой Юркнула в темноту.

Но вот опять лукавый глаз Сверкнул невдалеке. Постой, авось на этот раз Повиснешь на крючке!

С полей несется голос стада, В кустах малиновки звенят, И с побелевших яблонь сада Струится сладкий аромат.

Цветы глядят с тоской влюбленной, Безгрешно чисты, как весна, Роняя с пылью благовонной Плодов румяных семена.

Сестра цветов, подруга розы, Очами в очи мне взгляни, Навей живительные грезы И в сердце песню зарони!

Вчера — уж солнце рдело низко — Средь георгин я шел твоих, И как живая одалиска Стояла каждая из них.

Как много пылких или томных, С наклоном бархатных ресниц, Веселых, грустных и нескромных Отвсюду улыбалось лиц!

Казалось, нет конца их грезам На мягком лоне тишины,- А нынче утренним морозом Они стоят опалены.

Но прежним тайным обаяньем От них повеяло опять, И над безмолвным увяданьем Мне как-то совестно роптать.

Ночь нема, как дух бесплотный, Теплый воздух онемел; Но как будто мимолетный Колокольчик прозвенел.

Тот ли это, что мешает Вдалеке лесному сну И, качаясь, набегает На ночную тишину?

Или этот, чуть заметный В цветнике моем и днем, Узкодонный, разноцветный, На тычинке под окном?

Давно забытые, под лёгким слоем пыли, Черты заветные, вы вновь передо мной И в час душевных мук мгновенно воскресили Всё, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнём стыда, опять встречают взоры Одну доверчивость, надежду и любовь, И задушевных слов поблёкшие узоры От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осуждён, свидетели немые Весны души моей и сумрачной зимы. Вы те же светлые, святые, молодые, Как в тот ужасный час, когда прощались мы.

А я доверился предательскому звуку — Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! — Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку, Я осудил себя на вечную разлуку И с холодом в груди пустился в дальний путь.

Зачем же с прежнею улыбкой умиленья Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза? Души не воскресит и голос всепрощенья, Не смоет этих строк и жгучая слеза.

Какая грусть! Конец аллеи Опять с утра исчез в пыли, Опять серебряные змеи Через сугробы поползли.

На небе ни клочка лазури, В степи все гладко, все бело, Один лишь ворон против бури Крылами машет тяжело.

И на душе не рассветает, В ней тот же холод, что кругом, Лениво дума засыпает Над умирающим трудом.

А все надежда в сердце тлеет, Что, может быть, хоть невзначай, Опять душа помолодеет, Опять родной увидит край,

Где бури пролетают мимо, Где дума страстная чиста,— И посвященным только зримо Цветет весна и красота.

Ещё вчера, на солнце млея, Последним лес дрожал листом, И озимь, пышно зеленея, Лежала бархатным ковром. Глядя надменно, как бывало, На жертвы холода и сна, Себе ни в чем не изменяла Непобедимая сосна. Сегодня вдруг исчезло лето; Бело, безжизненно кругом, Земля и небо — всё одето Каким-то тусклым серебром. Поля без стад, леса унылы, Ни скудных листьев, ни травы. Не узнаю растущей силы В алмазных призраках листвы. Как будто в сизом клубе дыма Из царства злаков волей фей Перенеслись непостижимо Мы в царство горных хрусталей.

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали Лучи у наших ног в гостиной без огней. Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая, Что ты одна — любовь, что нет любви иной, И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя, Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных, И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь, И веет, как тогда, во вздохах этих звучных, Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь,

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки, А жизни нет конца, и цели нет иной, Как только веровать в рыдающие звуки, Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

«Я жить хочу! — кричит он, дерзновенный. — Пускай обман! О, дайте мне обман!» И в мыслях нет, что это лед мгновенный, А там, под ним, — бездонный океан.

Бежать? Куда? Где правда, где ошибка? Опора где, чтоб руки к ней простерть? Что ни расцвет живой, что ни улыбка, — Уже под ними торжествует смерть.

Слепцы напрасно ищут, где дорога, Доверясь чувств слепым поводырям; Но если жизнь — базар крикливый бога, То только смерть — его бессмертный храм.

Не тем, Господь, могуч, непостижим Ты пред моим мятущимся сознаньем, Что в звёздный день твой светлый серафим Громадный шар зажёг над мирозданьем

И мертвецу с пылающим лицом Он повелел блюсти твои законы, Всё пробуждать живительным лучом, Храня свой пыл столетий миллионы.

Нет, ты могуч и мне непостижим Тем, что я сам, бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Меж тем как я — добыча суеты, Игралище её непостоянства, — Во мне он вечен, вездесущ, как ты, Ни времени не знает, ни пространства.

Проснулся я. Да, крышка гроба. — Руки С усильем простираю и зову На помощь. Да, я помню эти муки Предсмертные. — Да, это наяву! — И без усилий, словно паутину, Сотлевшую раздвинул домовину

И встал. Как ярок этот зимний свет Во входе склепа! Можно ль сомневаться? — Я вижу снег. На склепе двери нет. Пора домой. Вот дома изумятся! Мне парк знаком, нельзя с дороги сбиться. А как он весь успел перемениться!

Бегу. Сугробы. Мертвый лес торчит Недвижными ветвями в глубь эфира, Но ни следов, ни звуков. Всё молчит, Как в царстве смерти сказочного мира. А вот и дом. В каком он разрушеньи! И руки опустились в изумленьи.

Селенье спит под снежной пеленой, Тропинки нет по всей степи раздольной. Да, так и есть: над дальнею горой Узнал я церковь с ветхой колокольней. Как мерзлый путник в снеговой пыли, Она торчит в безоблачной дали.

Ни зимних птиц, ни мошек на снегу. Всё понял я: земля давно остыла И вымерла. Кому же берегу В груди дыханье? Для кого могила Меня вернула? И мое сознанье С чем связано? И в чем его призванье?

Куда идти, где некого обнять, Там, где в пространстве затерялось время? Вернись же, смерть, поторопись принять Последней жизни роковое бремя. А ты, застывший труп земли, лети, Неся мой труп по вечному пути!

Это утро, радость эта, Эта мощь и дня и света, Этот синий свод, Этот крик и вереницы, Эти стаи, эти птицы, Этот говор вод,

Эти ивы и берёзы, Эти капли — эти слёзы, Этот пух — не лист, Эти горы, эти долы, Эти мошки, эти пчёлы, Этот зык и свист,

Эти зори без затменья, Этот вздох ночной селенья, Эта ночь без сна, Эта мгла и жар постели, Эта дробь и эти трели, Это всё — весна.

Как грустны сумрачные дни Беззвучной осени и хладной! Какой истомой безотрадной К нам в душу просятся они!

Но есть и дни, когда в крови Золотолиственных уборов Горящих осень ищет взоров И знойных прихотей любви.

Молчит стыдливая печаль, Лишь вызывающее слышно, И, замирающей так пышно, Ей ничего уже не жаль.

Учись у них — у дуба, у берёзы. Кругом зима. Жестокая пора! Напрасные на них застыли слезы, И треснула, сжимаяся, кора.

Все злей метель и с каждою минутой Сердито рвет последние листы, И за сердце хватает холод лютый; Они стоят, молчат; молчи и ты!

Но верь весне. Ее промчится гений, Опять теплом и жизнию дыша. Для ясных дней, для новых откровений Переболит скорбящая душа.

Ты прав. Одним воздушным очертаньем Я так мила. Весь бархат мой с его живым миганьем — Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась? Куда спешу? Здесь на цветок я легкий опустилась, И вот — дышу.

На долго ли без цели, без усилья, Дышать хочу? Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья И улечу.

Природы праздный соглядатай, Люблю, забывши всё кругом, Следить за ласточкой стрельчатой Над вечереющим прудом.

Вот понеслась и зачертила — И страшно, чтобы гладь стекла Стихией чуждой не схватила Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье И та же тёмная струя, — Не таково ли вдохновенье И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный, Дерзаю на запретный путь, Стихии чуждой, запредельной, Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

Два мира властвуют от века, Два равноправных бытия: Один объемлет человека, Другой — душа и мысль моя.

И как в росинке чуть заметной Весь солнца лик ты узнаешь, Так слитно в глубине заветной Всё мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага: Согнись над роковым трудом — И мир свои раскроет блага; Но быть не мысли божеством.

И даже в час отдохновенья, Подъемля потное чело, Не бойся горького сравненья И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни Познать дерзаешь ты как бог, Не заноси же в мир святыни Своих невольничьих тревог.

Пари всезрящий и всесильный, И с незапятнанных высот Добро и зло, как прах могильный, В толпы людские отпадет.

Я тебе ничего не скажу, И тебя не встревожу ничуть, И о том, что́ я молча твержу, Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы, Но лишь солнце за рощу зайдёт, Раскрываются тихо листы И я слышу, как сердце цветёт.

И в больную, усталую грудь Веет влагой ночной… я дрожу, Я тебя не встревожу ничуть, Я тебе ничего не скажу.

Выйдем с тобой побродить В лунном сиянии! Долго ли душу томить В тёмном молчании!

Пруд как блестящая сталь, Травы в рыдании, Мельница, речка и даль В лунном сиянии.

Можно ль тужить и не жить Нам в обаянии? Выйдем тихонько бродить В лунном сиянии!

Плавно у ночи с чела Мягкая падает мгла; С поля широкого тень Жмется под ближнюю сень; Жаждою света горя, Выйти стыдится заря; Холодно, ясно, бело, Дрогнуло птицы крыло... Солнца еще не видать, А на душе благодать.

Пышные гнутся макушки, Млея в весеннем соку; Где-то вдали от опушки Будто бы слышно: ку-ку.

Сердце! - вот утро - люби же Всё, чем жило на веку; Слышится ближе и ближе, Как золотое, - ку-ку.

Или кто вспомнил утраты, Вешнюю вспомнил тоску? И раздается трикраты Ясно и томно: ку-ку.

Осыпал лес свои вершины, Сад обнажил свое чело, Дохнул сентябрь, и георгины Дыханьем ночи обожгло.

Но в дуновении мороза Между погибшими одна, Лишь ты одна, царица-роза, Благоуханна и пышна.

Назло жестоким испытаньям И злобе гаснущего дня Ты очертаньем и дыханьем Весною веешь на меня.

Нет, я не изменил. До старости глубокой Я тот же преданный, я раб твоей любви, И старый яд цепей, отрадный и жестокой, Еще горит в моей крови.

Хоть память и твердит, что между нас могила, Хоть каждый день бреду томительно к другой, — Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла, Когда ты здесь, передо мной.

Мелькнет ли красота иная на мгновенье, Мне чудится, вот-вот, тебя я узнаю; И нежности былой я слышу дуновенье, И, содрогаясь, я пою.

Задрожали листы, облетая, Тучи неба закрыли красу, С поля буря, ворвавшися, злая Рвет и мечет и воет в лесу.

Только ты, моя милая птичка, В теплом гнездышке еле видна. Светлогруда, легка, невеличка, Не запугана бурей одна.

И грохочет громов перекличка, И шумящая мгла так черна… Только ты, моя милая птичка, В теплом гнездышке еле видна.

Мама! глянь-ка из окошка — Знать, вчера недаром кошка Умывала нос: Грязи нет, весь двор одело, Посветлело, побелело — Видно, есть мороз.

Не колючий, светло-синий По ветвям развешан иней — Погляди хоть ты! Словно кто-то тороватый Свежей, белой, пухлой ватой Все убрал кусты.

Уж теперь не будет спору: За салазки, да и в гору Весело бежать! Правда, мама? Не откажешь, А сама, наверно, скажешь: «Ну, скорей гулять!»

И опять в полусвете ночном Средь веревок, натянутых туго, На доске этой шаткой вдвоем, Мы стоим и бросаем друг друга.

И, чем ближе к вершине лесной, Чем страшнее стоять и держаться, Тем отрадней взлетать над землей И одним к небесам приближаться.

Правда, это игра, и притом Может выйти игра роковая, Но и жизнью играть нам вдвоем. - Это счастье, моя дорогая.

На кресле отвалясь, гляжу на потолок, Где, на задор воображенью, Над лампой тихою подвешенный кружок Вертится призрачною тенью.

Зари осенней след в мерцаньи этом есть: Над кровлей, кажется, и садом, Не в силах улететь и не решаясь сесть, Грачи кружатся темным стадом…

Нет, то не крыльев шум, то кони у крыльца! Я слышу трепетные руки… Как бледность холодна прекрасного лица! Как шепот горестен разлуки!..

Молчу, потерянный, на дальний путь глядя Из-за темнеющего сада, — И кружится еще, приюта не найдя, Грачей встревоженное стадо.

Ель рукавом мне тропинку завесила. Ветер. В лесу одному Шумно, и жутко, и грустно, и весело, — Я ничего не пойму.

Ветер. Кругом всё гудет и колышется, Листья кружатся у ног, Чу, там вдали неожиданно слышится Тонко взывающий рог.

Сладостен зов мне глашатая медного! Мёртвые что́ мне листы! Кажется, издали странника бедного Нежно приветствуешь ты.