Poetry Land

Последние лучи заката Лежат на поле сжатой ржи. Дремотой розовой объята Трава некошеной межи.

Ни ветерка, ни крика птицы, Над рощей — красный диск луны, И замирает песня жницы Среди вечерней тишины.

Забудь заботы и печали, Умчись без цели на коне В туман и в луговые дали, Навстречу ночи и луне!

Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене, Безумная, как страсть, спокойная, как сон, А я, повергнутый, склонял свои колени И думал: «Счастье там, я снова покорен!» Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета Без счастья, без любви, богиня красоты, А розы сыпались на бедного поэта И с розами лились, лились его мечты… Ты умерла, вся в розовом сияньи, С цветами на груди, с цветами на кудрях, А я стоял в твоем благоуханьи, С цветами на груди, на голове, в руках…

Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам,- плакал ребенок О том, что никто не придет назад.

По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!»* кричат.

И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна Дыша духами и туманами, Она садится у окна.

И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.

* In vino veritas! — Истина — в вине! (лат.)

О, весна без конца и без краю - Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача, И удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, В тайне смеха - позорного нет!

Принимаю бессонные споры, Утро в завесах темных окна, Чтоб мои воспаленные взоры Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси! И колодцы земных городов! Осветленный простор поднебесий И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога - С буйным ветром в змеиных кудрях, С неразгаданным именем бога На холодных и сжатых губах...

Перед этой враждующей встречей Никогда я не брошу щита... Никогда не откроешь ты плечи... Но над нами - хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю, Ненавидя, кляня и любя: За мученья, за гибель - я знаю - Все равно: принимаю тебя!

1

Река раскинулась. Течет, грустит лениво И моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий путь! Наш путь - стрелой татарской древней воли Пронзил нам грудь.

Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной - В твоей тоске, о, Русь! И даже мглы - ночной и зарубежной - Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами Степную даль. В степном дыму блеснет святое знамя И ханской сабли сталь...

И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль... Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи... Останови! Идут, идут испуганные тучи, Закат в крови! Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь... Покоя нет! Степная кобылица Несется вскачь! 7 июня 1908

2

Мы, сам-друг, над степью в полночь стали: Не вернуться, не взглянуть назад. За Непрядвой лебеди кричали, И опять, опять они кричат...

На пути - горючий белый камень. За рекой - поганая орда. Светлый стяг над нашими полками Не взыграет больше никогда.

И, к земле склонившись головою, Говорит мне друг: "Остри свой меч, Чтоб недаром биться с татарвою, За святое дело мертвым лечь!"

Я - не первый воин, не последний, Долго будет родина больна. Помяни ж за раннею обедней Мила друга, светлая жена!

8 июня 1908

3

В ночь, когда Мамай залег с ордою Степи и мосты, В темном поле были мы с Тобою,- Разве знала Ты?

Перед Доном темным и зловещим, Средь ночных полей, Слышал я Твой голос сердцем вещим В криках лебедей.

С полуночи тучей возносилась Княжеская рать, И вдали, вдали о стремя билась, Голосила мать.

И, чертя круги, ночные птицы Реяли вдали. А над Русью тихие зарницы Князя стерегли.

Орлий клёкот над татарским станом Угрожал бедой, А Непрядва убралась туманом, Что княжна фатой.

И с туманом над Непрядвой спящей, Прямо на меня Ты сошла, в одежде свет струящей, Не спугнув коня.

Серебром волны блеснула другу На стальном мече, Освежила пыльную кольчугу На моем плече.

И когда, наутро, тучей черной Двинулась орда, Был в щите Твой лик нерукотворный Светел навсегда. 14 июня 1908

4

Опять с вековою тоскою Пригнулись к земле ковыли. Опять за туманной рекою Ты кличешь меня издали...

Умчались, пропали без вести Степных кобылиц табуны, Развязаны дикие страсти Под игом ущербной луны.

И я с вековою тоскою, Как волк под ущербной луной, Не знаю, что делать с собою, Куда мне лететь за тобой!

Я слушаю рокоты сечи И трубные крики татар, Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар.

Объятый тоскою могучей, Я рыщу на белом коне... Встречаются вольные тучи Во мглистой ночной вышине.

Вздымаются светлые мысли В растерзанном сердце моем, И падают светлые мысли, Сожженные темным огнем...

"Явись, мое дивное диво! Быть светлым меня научи!" Вздымается конская грива... За ветром взывают мечи...

31 июля 1908

5

И мглою бед неотразимых Грядущий день заволокло. Вл. Соловьев

Опять над полем Куликовым Взошла и расточилась мгла, И, словно облаком суровым, Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной, За разливающейся мглой Не слышно грома битвы чудной, Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, начало Высоких и мятежных дней! Над вражьим станом, как бывало, И плеск и трубы лебедей.

Не может сердце жить покоем, Недаром тучи собрались. Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал.- Молись!

23 декабря 1908

Опять, как в годы золотые, Три стертых треплются шлеи, И вязнут спицы расписные В расхлябанные колеи…

Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые, - Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею И крест свой бережно несу… Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, - Не пропадешь, не сгинешь ты, И лишь забота затуманит Твои прекрасные черты…

Ну что ж? Одной заботой боле — Одной слезой река шумней А ты все та же — лес, да поле, Да плат узорный до бровей…

И невозможное возможно, Дорога долгая легка, Когда блеснет в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной Глухая песня ямщика!..

О доблестях, о подвигах, о славе Я забывал на горестной земле, Когда твое лицо в простой оправе Передо мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому. Я бросил в ночь заветное кольцо. Ты отдала свою судьбу другому, И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем… Вино и страсть терзали жизнь мою… И вспомнил я тебя пред аналоем, И звал тебя, как молодость свою…

Я звал тебя, но ты не оглянулась, Я слезы лил, но ты не снизошла. Ты в синий плащ печально завернулась, В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют твоей гордыне Ты, милая, ты, нежная, нашла… Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий, В котором ты в сырую ночь ушла…

Уж не мечтать о нежности, о славе, Все миновалось, молодость прошла! Твое лицо в его простой оправе Своей рукой убрал я со стола.

За городом вырос пустынный квартал На почве болотной и зыбкой. Там жили поэты, — и каждый встречал Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал Над этим печальным болотом; Его обитатель свой день посвящал Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись, Болтали цинично и прямо. Под утро их рвало. Потом, запершись, Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы, Смотрели, как море горело. И золотом каждой прохожей косы Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом, Ругали издателей дружно. И плакали горько над малым цветком, Над маленькой тучкой жемчужной…

Так жили поэты. Читатель и друг! Ты думаешь, может быть, хуже Твоих ежедневных бессильных потуг, Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой! По крайности, есть у поэта И косы, и тучки, и век золотой, Тебе ж недоступно все это!..

Ты будешь доволен собой и женой, Своей конституцией куцой, А вот у поэта — всемирный запой, И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес, Пусть жизнь меня в землю втоптала, — Я верю: то бог меня снегом занес, То вьюга меня целовала!

Всё, что минутно, всё, что бренно, Похоронила ты в веках. Ты, как младенец, спишь, Равенна, У сонной вечности в руках.

Рабы сквозь римские ворота Уже не ввозят мозаи́к. И догорает позолота В стенах прохладных базилик.

От медленных лобзаний влаги Нежнее грубый свод гробниц, Где зеленеют саркофаги Святых монахов и цариц.

Безмолвны гробовые залы, Тенист и хладен их порог, Чтоб черный взор блаженной Галлы, Проснувшись, камня не прожег.

Военной брани и обиды Забыт и стерт кровавый след, Чтобы воскресший глас Плакиды Не пел страстей протекших лет.

Далёко отступило море, И розы оцепили вал, Чтоб спящий в гробе Теодорих О буре жизни не мечтал.

А виноградные пустыни, Дома и люди — всё гроба. Лишь медь торжественной латыни Поет на плитах, как труба.

Лишь в пристальном и тихом взоре Равеннских девушек, порой, Печаль о невозвратном море Проходит робкой чередой.

Лишь по ночам, склонясь к долинам, Ведя векам грядущим счет, Тень Данта с профилем орлиным О Новой Жизни мне поет.

Идем по жнивью, не спеша, С тобою, друг мой скромный, И изливается душа, Как в сельской церкви темной.

Осенний день высок и тих, Лишь слышно — ворон глухо Зовет товарищей своих, Да кашляет старуха.

Овин расстелет низкий дым, И долго под овином Мы взором пристальным следим За лётом журавлиным…

Летят, летят косым углом, Вожак звенит и плачет… О чем звенит, о чем, о чем? Что плач осенний значит?

И низких нищих деревень Не счесть, не смерить оком, И светит в потемневший день Костер в лугу далеком…

О, нищая моя страна, Что ты для сердца значишь? О, бедная моя жена, О чем ты горько плачешь?

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться? Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма! Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться… Вольному сердцу на что твоя тьма?

Знала ли что? Или в бога ты верила? Что’ там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, да Меря намерила Гатей, дорог да столбов верстовых…

Лодки да грады по рекам рубила ты, Но до Царьградских святынь не дошла… Соколов, лебедей в степь распустила ты — Кинулась и’з степи черная мгла…

За’ море Черное, за’ море Белое В черные ночи и в белые дни Дико глядится лицо онемелое, Очи татарские мечут огни…

Тихое, долгое, красное зарево Каждую ночь над становьем твоим… Что’ же маячишь ты, сонное марево? Вольным играешься духом моим?

Марии Павловне Ивановой

Под насыпью, во рву некошенном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною На шум и свист за ближним лесом. Всю обойдя платформу длинную, Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих — Нежней румянец, круче локон: Быть может, кто из проезжающих Посмотрит пристальней из окон…

Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели; Молчали жёлтые и синие; В зелёных плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блёклыми, Её, жандарма с нею рядом…

Лишь раз гусар, рукой небрежною Облокотясь на бархат алый, Скользнул по ней улыбкой нежною, Скользнул — и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная, В пустых мечтах изнемогая… Тоска дорожная, железная Свистела, сердце разрывая…

Да что — давно уж сердце вынуто! Так много отдано поклонов, Так много жадных взоров кинуто В пустынные глаза вагонов…

Не подходите к ней с вопросами, Вам всё равно, а ей — довольно: Любовью, грязью иль колесами Она раздавлена — всё больно.

В черных сучьях дерев обнаженных Желтый зимний закат за окном. (К эшафоту на казнь осужденных Поведут на закате таком).

Красный штоф полинялых диванов, Пропыленные кисти портьер… В этой комнате, в звоне стаканов, Купчик, шулер, студент, офицер…

Этих голых рисунков журнала Не людская касалась рука… И рука подлеца нажимала Эту грязную кнопку звонка…

Чу! По мягким коврам прозвенели Шпоры, смех, заглушенный дверьми… Разве дом этот — дом в самом деле? Разве так суждено меж людьми?

Разве рад я сегодняшней встрече? Что ты ликом бела, словно плат? Что в твои обнаженные плечи Бьет огромный холодный закат?

Только губы с запекшейся кровью На иконе твоей золотой (Разве это мы звали любовью?) Преломились безумной чертой…

В желтом, зимнем, огромном закате Утонула (так пышно!) кровать… Еще тесно дышать от объятий, Но ты свищешь опять и опять…

Он не весел — твой свист замогильный… Чу! опять — бормотание шпор… Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный, Шлейф твой с кресел ползет на ковер…

Ты смела! Так еще будь бесстрашней! Я — не муж, не жених твой, не друг! Так вонзай же, мой ангел вчерашний, В сердце — острый французский каблук!

Тяжкий, плотный занавес у входа, За ночным окном — туман. Что теперь твоя постылая свобода, Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне, Слуги спят, и ночь глуха. Из страны блаженной, незнакомой, дальней Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки? Миги жизни сочтены. Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, Донна Анна видит сны…

Чьи черты жестокие застыли, В зеркалах отражены? Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна! Выходи на битву, старый рок! И в ответ — победно и влюбленно - В снежной мгле поет рожок…

Пролетает, брызнув в ночь огнями, Черный, тихий, как сова, мотор, Тихими, тяжелыми шагами В дом вступает Командор…

Настежь дверь. Из непомерной стужи, Словно хриплый бой ночных часов - Бой часов: "Ты звал меня на ужин. Я пришел. А ты готов?.."

На вопрос жестокий нет ответа, Нет ответа — тишина. В пышной спальне страшно в час рассвета, Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно, В час рассвета — ночь мутна. Дева Света! Где ты, донна Анна? Анна! Анна! — Тишина.

Только в грозном утреннем тумане Бьют часы в последний раз: Донна Анна в смертный час твой встанет. Анна встанет в смертный час.

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа. И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, Не дыша.

Снится — снова я мальчик, и снова любовник, И овраг, и бурьян. И в бурьяне — колючий шиповник, И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю, Старый дом глянет в сердце мое, Глянет небо опять, розовея от краю до краю, И окошко твое.

Этот голос — он твой, и его непонятному звуку Жизнь и горе отдам, Хоть во сне, твою прежнюю милую руку Прижимая к губам.

Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь — начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.

Ты помнишь? В нашей бухте сонной Спала зеленая вода, Когда кильватерной колонной Вошли военные суда.

Четыре — серых. И вопросы Нас волновали битый час, И загорелые матросы Ходили важно мимо нас.

Мир стал заманчивей и шире, И вдруг — суда уплыли прочь. Нам было видно: все четыре Зарылись в океан и в ночь.

И вновь обычным стало море, Маяк уныло замигал, Когда на низком семафоре Последний отдали сигнал…

Как мало в этой жизни надо Нам, детям, — и тебе и мне. Ведь сердце радоваться радо И самой малой новизне.

Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран — И мир опять предстанет странным, Закутанным в цветной туман!

(Отрывок)

Жизнь — без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами — сумрак неминучий, Иль ясность божьего лица. Но ты, художник, твердо веруй В начала и концы. Ты знай, Где стерегут нас ад и рай. Тебе дано бесстрастной мерой Измерить все, что видишь ты. Твой взгляд — да будет тверд и ясен. Сотри случайные черты — И ты увидишь: мир прекрасен. Познай, где свет, — поймешь, где тьма. Пускай же все пройдет неспешно, Что в мире свято, что в нем грешно, Сквозь жар души, сквозь хлад ума.

1

Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер — На всем божьем свете!

Завивает ветер Белый снежок. Под снежком — ледок. Скользко, тяжко, Всякий ходок Скользит — ах, бедняжка!

От здания к зданию Протянут канат. На канате — плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» Старушка убивается — плачет, Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий — раздет, разут…

Старушка, как курица, Кой-как перемотнулась через сугроб. — Ох, Матушка-Заступница! — Ох, большевики загонят в гроб!

Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос.

А это кто? — Длинные волосы И говорит вполголоса: — Предатели! — Погибла Россия! Должно быть, писатель — Вития…

А вон и долгополый — Сторонкой — за сугроб… Что́ нынче невеселый, Товарищ поп?

Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?..

Вон барыня в каракуле К другой подвернулась: — Ужь мы плакали, плакали… Поскользнулась И — бац — растянулась!

Ай, ай! Тяни, подымай!

Ветер веселый И зол, и рад.

Крутит подолы, Прохожих ко́сит, Рвет, мнет и носит Большой плакат: «Вся власть Учредительному Собранию»… И слова доносит:

…И у нас было собрание… …Вот в этом здании… …Обсудили — Постановили: На время — десять, на́ ночь — двадцать пять… …И меньше — ни с кого не брать… …Пойдем спать…

Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер…

Эй, бедняга! Подходи — Поцелуемся…

Хлеба! Что́ впереди? Проходи!

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба Кипит в груди… Черная злоба, святая злоба…

Товарищ! Гляди В оба!

2

Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни, Кругом — огни, огни, огни…

В зубах — цыгарка, примят картуз, На спину б надо бубновый туз!

Свобода, свобода, Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!

Холодно, товарищ, холодно!

— А Ванька с Катькой — в кабаке… — У ей керенки есть в чулке!

— Ванюшка сам теперь богат… — Был Ванька наш, а стал солдат!

— Ну, Ванька, сукин сын, буржуй, Мою, попробуй, поцелуй!

Свобода, свобода, Эх, эх, без креста! Катька с Ванькой занята — Чем, чем занята?..

Тра-та-та!

Кругом — огни, огни, огни… Оплечь — ружейные ремни…

Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в Святую Русь —

В кондову́ю, В избяну́ю, В толстозадую! Эх, эх, без креста!

3

Как пошли наши ребята В красной гвардии служить — В красной гвардии служить — Буйну голову сложить!

Эх ты, горе-горькое, Сладкое житье! Рваное пальтишко, Австрийское ружье!

Мы на го́ре всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови — Господи, благослови!

4

Снег крутит, лихач кричит, Ванька с Катькою летит — Елекстрический фонарик На оглобельках… Ах, ах, пади!..

Он в шинелишке солдатской С физиономией дурацкой Крутит, крутит черный ус, Да покручивает, Да пошучивает…

Вот так Ванька — он плечист! Вот так Ванька — он речист! Катьку-дуру обнимает, Заговаривает…

Запрокинулась лицом, Зубки блещут жемчуго́м… Ах ты, Катя, моя Катя, Толстоморденькая…

5

У тебя на шее, Катя, Шрам не зажил от ножа. У тебя под грудью, Катя, Та царапина свежа!

Эх, эх, попляши! Больно ножки хороши!

В кружевном белье ходила — Походи-ка, походи! С офицерами блудила — Поблуди-ка, поблуди!

Эх, эх, поблуди! Сердце ёкнуло в груди!

Помнишь, Катя, офицера — Не ушел он от ножа… Аль не вспомнила, холера? Али память не свежа?

Эх, эх, освежи, Спать с собою положи!

Гетры серые носила, Шоколад Миньон жрала, С юнкерьем гулять ходила — С солдатьем теперь пошла?

Эх, эх, согреши! Будет легче для души!

6

…Опять навстречу несется вскачь, Летит, вопит, орет лихач…

Стой, стой! Андрюха, помогай! Петруха, сзаду забегай!..

Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах! Вскрутился к небу снежный прах!..

Лихач — и с Ванькой — наутек… Еще разок! Взводи курок!..

Трах-тарарах! Ты будешь знать, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец! Ужо, постой, Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где? — Мертва, мертва! Простреленная голова!

Что́, Катька, рада? — Ни гу-гу… Лежи ты, падаль, на снегу!..

Революцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!

7

И опять идут двенадцать, За плечами — ружьеца. Лишь у бедного убийцы Не видать совсем лица…

Всё быстрее и быстрее Уторапливает шаг. Замотал платок на шее — Не оправиться никак…

— Что, товарищ, ты не весел? — Что, дружок, оторопел? — Что, Петруха, нос повесил, Или Катьку пожалел?

— Ох, товарищи, родные, Эту девку я любил… Ночки черные, хмельные С этой девкой проводил…

— Из-за удали бедовой В огневых ее очах, Из-за родинки пунцовой Возле правого плеча, Загубил я, бестолковый, Загубил я сгоряча… ах!

— Ишь, стервец, завел шарманку, Что ты, Петька, баба, что ль? — Верно, душу наизнанку Вздумал вывернуть? Изволь! — Поддержи свою осанку! — Над собой держи контроль!

— Не такое нынче время, Чтобы нянчиться с тобой! Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!

— И Петруха замедляет Торопливые шаги…

Он головку вскидава́ет, Он опять повеселел…

Эх, эх! Позабавиться не грех!

Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба — Гуляет нынче голытьба!

8

Ох ты, горе-горькое! Скука скучная, Смертная!

Ужь я времячко Проведу, проведу…

Ужь я темячко Почешу, почешу…

Ужь я семячки Полущу, полущу…

Ужь я ножичком Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку…

Упокой, господи, душу рабы твоея…

Скучно!

9

Не слышно шуму городского, Над невской башней тишина, И больше нет городового — Гуляй, ребята, без вина!

Стоит буржуй на перекрестке И в воротник упрятал нос. А рядом жмется шерстью жесткой Поджавший хвост паршивый пес.

Стоит буржуй, как пес голодный, Стоит безмолвный, как вопрос. И старый мир, как пес безродный, Стоит за ним, поджавши хвост.

10

Разыгралась чтой-то вьюга, Ой, вьюга́, ой, вьюга́! Не видать совсем друг друга За четыре за шага!

Снег воронкой завился, Снег столбушкой поднялся…

— Ох, пурга какая, спасе! — Петька! Эй, не завирайся! От чего тебя упас Золотой иконостас? Бессознательный ты, право, Рассуди, подумай здраво — Али руки не в крови Из-за Катькиной любви? — Шаг держи революцьонный! Близок враг неугомонный!

Вперед, вперед, вперед, Рабочий народ!

11

…И идут без имени святого Все двенадцать — вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль…

Их винтовочки стальные На незримого врага… В переулочки глухие, Где одна пылит пурга… Да в сугробы пуховые — Не утянешь сапога…

В очи бьется Красный флаг.

Раздается Мерный шаг.

Вот — проснется Лютый враг…

И вьюга́ пылит им в очи Дни и ночи Напролет…

Вперед, вперед, Рабочий народ!

12

…Вдаль идут державным шагом… — Кто еще там? Выходи! Это — ветер с красным флагом Разыгрался впереди…

Впереди — сугроб холодный, — Кто в сугробе — выходи!.. Только нищий пес голодный Ковыляет позади…

— Отвяжись ты, шелудивый, Я штыком пощекочу! Старый мир, как пес паршивый, Провались — поколочу!

…Скалит зубы — волк голодный — Хвост поджал — не отстает — Пес холодный — пес безродный… — Эй, откликнись, кто идет?

— Кто там машет красным флагом? — Приглядись-ка, эка тьма! — Кто там ходит беглым шагом, Хоронясь за все дома?

— Все равно, тебя добуду, Лучше сдайся мне живьем! — Эй, товарищ, будет худо, Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах! — И только эхо Откликается в домах… Только вьюга долгим смехом Заливается в снегах…

Трах-тах-тах! Трах-тах-тах… …Так идут державным шагом, Позади — голодный пес, Впереди — с кровавым флагом, И за вьюгой, невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз — Впереди — Исус Христос.

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал И заглушал грома, лавины, И дикой сказкой был для вас провал И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток Копя и плавя наши перлы, И вы, глумясь, считали только срок, Когда наставить пушек жерла!

Вот — срок настал. Крылами бьет беда, И каждый день обиды множит, И день придет — не будет и следа От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб, Пока томишься мукой сладкой, Остановись, премудрый, как Эдип, Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит!

Мы любим все — и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно всё — и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений…

Мы помним всё — парижских улиц ад, И венецьянские прохлады, Лимонных рощ далекий аромат, И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет, И душный, смертный плоти запах… Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы Играющих коней ретивых, Ломать коням тяжелые крестцы, И усмирять рабынь строптивых…

Придите к нам! От ужасов войны Придите в мирные объятья! Пока не поздно — старый меч в ножны, Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет — нам нечего терять, И нам доступно вероломство! Века, века вас будет проклинать Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам Перед Европою пригожей Расступимся! Мы обернемся к вам Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою Стальных машин, где дышит интеграл, С монгольской дикою ордою!

Но сами мы — отныне вам не щит, Отныне в бой не вступим сами, Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, Жечь города, и в церковь гнать табун, И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз — опомнись, старый мир! На братский пир труда и мира, В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира!