Poetry Land

СОНЕТ

Как ясен Август, нежный и спокойный, Сознавший мимолётность красоты. Позолотив древесные листы, Он чувства заключил в порядок стройный.

В нём кажется ошибкой полдень знойный, С ним больше сродны грустные мечты, Прохлада, прелесть тихой простоты И отдыха от жизни беспокойной.

В последний раз, пред остриём серпа, Красуются колосья наливные, Взамен цветов везде плоды земные.

Отраден вид тяжёлого снопа, А в небе журавлей летит толпа, И криком шлёт «прости» в места родные.

Внемля ветру, тополь гнется, с неба дождь осенний льется, Надо мною раздается мерный стук часов стенных; Мне никто не улыбнется, и тревожно сердце бьется, И из уст невольно рвется монотонный грустный стих; И как тихий дальний топот, за окном я слышу ропот, Непонятный странный шепот — шепот капель дождевых.

Отчего так ветру скучно? Плачет, ноет он докучно,— И в ответ ему стозвучно капли бьются и бегут; Я внемлю, мне так же скучно, грусть со мною неразлучна, Равномерно, однозвучно рифмы стройные текут; В эту пору непогоды, под унылый плач Природы, Дни, мгновенья, точно годы — годы медленно идут.

СОНЕТ

Когда Луна сверкнёт во мгле ночной Своим серпом, блистательным и нежным, Моя душа стремится в мир иной, Пленяясь всем далёким, всем безбрежным.

К лесам, к горам, к вершинам белоснежным Я мчусь в мечтах, как будто дух больной, Я бодрствую над миром безмятежным, И сладко плачу, и дышу — Луной.

Впиваю это бледное сиянье, Как эльф, качаюсь в сетке из лучей, Я слушаю, как говорит молчанье.

Людей родных мне далеко страданье, Чужда мне вся Земля с борьбой своей, Я — облачко, я — ветерка дыханье.

(Князю А. И. Урусову)

Вечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас волн. Близко буря. В берег бьётся Чуждый чарам чёрный чёлн.

Чуждый чистым чарам счастья, Чёлн томленья, чёлн тревог, Бросил берег, бьётся с бурей, Ищет светлых снов чертог.

Мчится взморьем, мчится морем, Отдаваясь воле волн. Месяц матовый взирает, Месяц горькой грусти полн.

Умер вечер. Ночь чернеет. Ропщет море. Мрак растёт. Чёлн томленья тьмой охвачен. Буря воет в бездне вод.

Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий, Разрезая ударами крыльев солёный туман, Любовался, как царством своим, этой бездной широкой, И, едва колыхаясь, качался под ним Океан.

И порой омрачаясь, далёко, на небе холодном, Одиноко плыла, одиноко горела Луна. О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным! Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!

Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года, Ты манишь сладко-исключительно, Ты обещаешь навсегда.

Ты вся — безмолвие несчастия, Случайный свет во мгле земной, Неизъяснённость сладострастия, Ещё не познанного мной.

Своей усмешкой вечно-кроткою, Лицом всегда склонённым ниц, Своей неровною походкою Крылатых, но не ходких птиц,

Ты будишь чувства тайно-спящие, — И знаю, не затмит слеза Твои куда-то прочь глядящие, Твои неверные глаза.

Не знаю, хочешь ли ты радости, Уста к устам, прильнуть ко мне, Но я не знаю высшей сладости, Как быть с тобой наедине.

Не знаю, смерть ли ты нежданная, Иль нерождённая звезда, Но буду ждать тебя, желанная, Я буду ждать тебя всегда.

Я ненавижу человечество, Я от него бегу спеша. Моё единое отечество — Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности, Одно и то же вижу в них, Желаю случая, неверности, Влюблён в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности, Внезапно взятый поцелуй, И весь восторг — до сладкой крайности, И стих, в котором пенье струй.

Тот, кто хочет, чтобы тени, ускользая, пропадали, Кто не хочет повторений, и бесцельностей печали, Должен властною рукою бесполезность бросить прочь, Должен сбросить то, что давит, должен сам себе помочь.

Мир — бездонность, ты — бездонность, в этом свойстве вы едины, Только глянь орлиным оком, — ты достигнешь до вершины. Мир есть пропасть, ты есть пропасть, в этом свойстве вы сошлись, Только вздумай подчиниться, — упадёшь глубоко вниз.

О, глубоко видит око! О, высоко ходят тучи! Выше туч и глубже взоров свет сознания могучий. Лишь пойми, скажи — и будет. Захоти сейчас, сейчас, — Будешь светлым, будешь сильным, будешь утром, в первый раз!

Вот и белые берёзы, Развернув свои листы, Под дождём роняют слёзы Освежённой красоты.

Дождь идёт, а Солнце светит, Травы нежные блестят, Эту нежность их заметит, И запомнит зоркий взгляд.

Видя радость единенья Солнца, влаги, и стеблей, Дух твой будет как растенье, Взор засветится светлей.

И войдёт в твои мечтанья Свежесть пышной новизны. Это — счастие, свиданье, Праздник Солнца и Весны!

Как прелестен этот бред, ‎Лепет детских слов. Предумышленности нет, ‎Нет в словах оков.

Сразу — Солнце и Луна, ‎Звёзды и цветы. Вся Вселенная видна, ‎Нет в ней темноты.

Всё что было — здесь сейчас, ‎Всё что будет — здесь. Почему ж ты, Мир, для нас — ‎Не ребёнок, весь?

(Кто найдёт Одолень-траву, тот вельми себе талант обрящет на земле. Народный Травник.)

Одолень-трава, Я среди чужих, Стынут все слова, Замирает стих. Я среди людей, Нет житья от них, Помоги скорей, Дай мне спеть мой стих. Ты, как я, взросла Меж полей, в лесах, Под Луной светла На немых волнах. Ты печальница, Нежный цвет твой был, Ты купальница, Водяной прострел. Пала молния В безглагольность вод, Пала молния, И цветок цветет. Одолень-трава, Уж который год Ты светло-жива Меж зеркальных вод. Я блуждал, скорбя, Меж пустых полей, Я нашел тебя, Помоги скорей. Одолей ты мне Не обрывы гор, Где на темном дне Шепчет темный бор. О, не мрак лесной, И не тьму ночей, И не омут злой, И не ширь степей. Одолень-трава, Одолей ты мне Тех, в ком жизнь едва Тлеет в тусклом сне. Кто, как мертвый гнет, Тяготит мечты, Меж зеркальных вод Не узнав цветы. Ты всегда жива, Талисман лучей, Одолень-трава, Одолей людей.

Чёрные во́роны, воры играли над нами. Каркали. День погасал. Тёмными снами Призрак наполнил мне бледный бокал. И, обратившись лицом к погасающим зорям, Пил я, закрывши глаза, Видя сквозь бледные веки доро́ги с идущим и едущим сгорбленным Горем. Вороны вдруг прошумели как туча, и вмиг разразилась гроза. Словно внезапно раскрылись обрывы. Выстрелы, крики, и вопли, и взрывы. Где вы, друзья? Странный бокал от себя оторвать не могу я, и сказка моя Держит меня, побледневшего, здесь, заалевшими снами-цепями. Мысли болят. Я, как призрак, застыл. Двинуться, крикнуть — нет воли, нет сил. Каркают вороны, каркают чёрные, каркают злые над нами.

Я возглас боли, я крик тоски. Я камень, павший на дно реки.

Я тайный стебель подводных трав. Я бледный облик речных купав.

Я лёгкий призрак меж двух миров. Я сказка взоров. Я взгляд без слов.

Я знак заветный, и лишь со мной Ты скажешь сердцем: «Есть мир иной».

Мне кажется, что я не покидал России, И что не может быть в России перемен. И голуби в ней есть. И мудрые есть змии. И множество волков. И ряд тюремных стен.

Грязь "Ревизора" в ней. Весь гоголевский ужас. И Глеб Успенский жив. И всюду жив Щедрин. Порой сверкнет пожар, внезапно обнаружась, И снова пал к земле земли убогий сын.

Там за окном стоят. Подайте. Погорели. У вас нежданный гость. То - голубой мундир. Учтивый человек. Любезный в самом деле. Из ваших дневников себе устроил пир.

И на сто верст идут неправда, тяжба, споры, На тысячу - пошла обида и беда. Жужжат напрасные, как мухи, разговоры. И кровь течет не в счет. И слезы - как вода.

Я в гостиной стоял, меж нарядных, уто́нченных, Между умных, играющих в чувства людей. Средь живых мертвецов, меж романов око́нченных, Я вскричал всей душой потрясённой своей: —

«Есть ли где ещё звери в могучем количестве? Есть ли тигр королевский и смелые львы? Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве Как коряга встающей из вод головы?»

От тебя труднейшую обиду Принял я, родимая страна, И о том пропел я панихиду, Чем всегда в душе была весна.

Слово этой пытки повторю ли? Боль была. Я боль в себе храню. Но в набатном бешенстве и гуле Всё, не дрогнув, отдал я огню.

Слава жизни. Есть прорывы злого, Долгие страницы слепоты. Но нельзя отречься от родного, Светишь мне, Россия, только ты.