101 Некрасов Н. А. На улице. 4. Ванька
Смешная сцена! Ванька-дуралей, Чтоб седока промыслить побогаче, Украдкой чистит бляхи на своей Ободранной и заморенной кляче.
Смешная сцена! Ванька-дуралей, Чтоб седока промыслить побогаче, Украдкой чистит бляхи на своей Ободранной и заморенной кляче.
Ainsi, triste et сарtif, mа lyre toutefois S'éveillait… Меж тем, как изумленный мир На урну Байрона взирает,
Вы за «Онегина» советуете, други, Опять приняться мне в осенние досуги. Вы говорите мне: он жив и не женат. Итак, еще роман не кончен – это клад:
Забудь, любезный мой Каверин, Минутной резвости нескромные стихи. Люблю я первый, будь уверен, Твои счастливые грехи.
Он вышней волею небес Рожден в оковах службы царской; Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он – офицер гусарской.
В степях зеленых Буджака, Где Прут, [заветная] река, Обходит русские владенья, При [бедном] устьи ручейка
Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице, Венчанный лаврами, в блестящей багрянице, Спесиво развалясь, Ветулий молодой В толпу народную летит по мостовой?
О бедность! затвердил я наконец Урок твой горький! Чем я заслужил Твое гоненье, властелин враждебный, Довольства враг, суровый сна мутитель?..
Как покинула меня Парасковья, И как я с печали промотался, Вот далмат пришел ко мне лукавый: "Ступай, Дмитрий, в морской ты город,
Тошней идиллии и холодней чем ода, От злости мизантроп, от глупости поэт — Как страшно над тобой забавилась природа, Когда готовила на свет.
Ребенок – великое счастье в доме, Сокровище! Праздник! Звезда во мгле! Ведь выжил твой сын, не зачах, не помер, – Чего ж ты толкуешь о горе и зле?
Хоть сто мозолей – трех веков не скроешь! Рук не исправишь – топором рубя! О, откровеннейшее из сокровищ: Порода! – узнаю Тебя.
Товарищи, как нравится Вам в проходном дворе Всеравенства – перст главенства: – Заройте на горе!
Ветхозаветная тишина, Сирой полыни крестик. Похоронили поэта на Самом высоком месте.
– «Переименовать!» Приказ – Одно, народный глас – другое. Так, погребенья через час, Пошла «Волошинскою горою»
А плакала я уже бабьей Слезой – солонейшей солью. Как та – на лужочке – с граблей – Как эта – с серпочком – в поле.
А потом поили медом, А потом поили брагой, Чтоб потом, на месте лобном, На коленках признавалась
А царит над нашей стороной – Глаз дурной, дружок, да час худой. А всего у нас, дружок, красы –
От Ильменя – до вод Каспийских Плеча рванулись в ширь. Бьет по щекам твоим – российский Румянец-богатырь.
В подвалах – красные окошки. Визжат несчастные гармошки, – Как будто не было флажков, Мешков, штыков, большевиков.
В темных вагонах На шатких, страшных Подножках, смертью перегруженных, Между рабов вчерашних
Все братья в жалости моей! Мне жалко нищих и царей, Мне жалко сына и отца…
В полнолунье кони фыркали, К девушкам ходил цыган. В полнолунье в красной кирке Сам собою заиграл орган.
Дело Царского Сына – Быть великим и добрым. . . . . . . . . . . . . . . . Чтить голодные ребра,
Дочери катят серсо, Матери катят – сердца. И по дороге столбом Пыль от сердец и серсо.
Есть колосья тучные, есть колосья тощие. Всех – равно – без промаху – бьет Господен цеп. Я видала нищего на соборной площади: Сто годов без малости, – и просил на хлеб.
Стоят в чернорабочей хмури Закопченные корпуса. Над копотью взметают кудри Растроганные небеса.
Книгу вечности на людских устах Не вотще листав – У последней, последней из всех застав, Где начало трав
И как прежде оне улыбались, Обожая изменчивый дым; И как прежде оне ошибались, Улыбаясь ошибкам своим;
И не плача зря Об отце и матери – встать, и с Богом По большим дорогам В ночь – без собаки и фонаря.
Отступились сердца от меня! Отвернулись друзья и родня! Опустела живому земля… Иль боятся те люди меня?
Божественно, детски-плоско Короткое, в сборку, платье. Как стороны пирамиды От пояса мчат бока.
Едва лишь сел я вином упиться, Вином упиться – друзьям на здравье, Друзьям на здравье, врагам на гибель – Над ровным полем взвилися птицы,
Зерна огненного цвета Брошу на ладонь, Чтоб предстал он в бездне света Красный как огонь.
И снова над струей тяжелой В зеленой ивовой тени Та мельница, что в оны дни Баллады для меня молола.
Первородство – на сиротство! Не спокаюсь. Велико твое дородство: Отрекаюсь.
Пуще чем женщина В час свиданья! Лавроиссеченный, Красной рванью
Еще я молод! Молод! Но меня: Моей щеки румяной, крови алой – Моложе – песня красная моя! И эта песня от меня сбежала
Суда поспешно не чини: Непрочен суд земной! И голубиной – не черни Галчонка – белизной.
Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеею в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что – невинна.
Надобно смело признаться, Лира! Мы тяготели к великим мира: Мачтам, знаменам, церквам, царям, Бардам, героям, орлам и старцам,
Двенадцать месяцев в году. Не веришь – посчитай. Но всех двенадцати милей Веселый месяц май.
– Насмарку твой стих! На стройку твой лес Столетний! – Не верь, сын!
Под ивой хата приткнулась криво. В той хате бабка варила пиво. Входили парни в лохматых шапках,
За винтиком винтик, шуруп за шурупом, – Мы в пекле, мы в саже – и так до кончины! Мы света не видим, мы только – машины. Спешат наши пальцы. Шуруп за шурупом.
1 Были вагоны, стали – могилы… Крытые снегом, битые вьюгой.
Вам, веселые девицы, – Не упомнил всех имен – Вам, веселые девицы, От певца – земной поклон.
Пять или шесть утра. Сизый туман. Рассвет. Пили всю ночь, всю ночь. Вплоть до седьмого часа. А на мосту, как черт, черный взметнулся плащ. – Женщина или черт? – Доминиканца ряса?
Век коронованной Интриги, Век проходимцев, век плаща! – Век, коронованный Голгофой! – Писали маленькие книги
Собрались, льстецы и щеголи, Мы не страсти праздник праздновать. Страсть-то с голоду, да с холоду, – Распашная, безобразная.
Погрузитесь в социальные стихотворения, которые отражают проблемы и вызовы общества. Насладитесь поэзией, воспевающей справедливость, равенство и борьбу за права человека.
Этот сайт создаётся с любовью и вдохновением, без рекламных баннеров и внешнего финансирования. Ваше пожертвование поможет покрыть расходы на хостинг, техническую поддержку и дальнейшее развитие проекта.
Спасибо за вашу поддержку!