Poetry Land

Мне этот бой не забыть нипочём — Смертью пропитан воздух, А с небосклона бесшумным дождём Падали звёзды.

Вот снова упала — и я загадал: Выйти живым из боя… Так свою жизнь я поспешно связал С глупой звездою.

Я уж решил: миновала беда И удалось отвертеться… Но с неба свалилась шальная звезда — Прямо под сердце.

Нам говорили: «Нужна высота!» И «Не жалеть патроны!» Вон покатилась вторая звезда — Вам на погоны.

Звёзд этих в небе — как рыбы в прудах, Хватит на всех с лихвою. Если б не насмерть, ходил бы тогда Тоже — Героем.

Я бы Звезду эту сыну отдал, Просто на память… В небе висит, пропадает звезда — Некуда падать.

Всего лишь час дают на артобстрел - Всего лишь час пехоте передышки, Всего лишь час до самых главных дел: Кому - до ордена, ну а кому - до "вышки"

За этот час не пишем ни строки - Молись богам войны, артиллеристам! Ведь мы ж не просто так - мы штрафники, Нам не писать "...считайте коммунистом",

Перед атакой - водку, - вот мура! Свое отпили мы еще в гражданку, Поэтому мы не кричим "ура" - Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец; Коли, руби фашистского бродягу! И если не поймаешь в грудь свинец - Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

Ты бей штыком, а лучше - бей рукой; Оно надежней, да оно и тише. И ежели останешься живой - Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Считает враг: морально мы слабы, - За ним и лес, и города сожжены. Вы лучше лес рубите на гробы - В прорыв идут штрафные батальоны!

Вот шесть ноль-ноль - и вот сейчас обстрел. Ну, бог войны, давай без передышки! Всего лишь час до самых главных дел: Кому - до ордена, а большинству - до "вышки".

На Братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают, К ним кто-то приносит букеты цветов, И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше — вставала земля на дыбы, А нынче — гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы — Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк, Горящие русские хаты, Горящий Смоленск и горящий рейхстаг, Горящее сердце солдата.

У Братских могил нет заплаканных вдов — Сюда ходят люди покрепче, На Братских могилах не ставят крестов… Но разве от этого легче?!

Здесь вам не равнина — здесь климат иной. Идут лавины одна за одной, И здесь за камнепадом ревет камнепад. И можно свернуть, обрыв обогнуть, - Но мы выбираем трудный путь, Опасный, как военная тропа.

Кто здесь не бывал, кто не рисковал — Тот сам себя не испытал, Пусть даже внизу он звезды хватал с небес. Внизу не встретишь, как не тянись, За всю свою счастливую жизнь Десятой доли таких красот и чудес.

Нет алых роз и траурных лент, И не похож на монумент Тот камень, что покой тебе подарил. Как Вечным огнем, сверкает днем Вершина изумрудным льдом, Которую ты так и не покорил.

И пусть говорят — да, пусть говорят! Но нет — никто не гибнет зря, Так — лучше, чем от водки и от простуд. Другие придут, сменив уют На риск и непомерный труд, - Пройдут тобой не пройденый маршрут.

Отвесные стены — а ну, не зевай! Ты здесь на везение не уповай. В горах ненадежны ни камень, ни лед, ни скала. Надеемся только на крепость рук, На руки друга и вбитый крюк, И молимся, чтобы страховка не подвела.

Мы рубим ступени. Ни шагу назад! И от напряженья колени дрожат, И сердце готово к вершине бежать из груди. Весь мир на ладони — ты счастлив и нем И только немного завидуешь тем, Другим — у которых вершина еще впереди.

Если друг оказался вдруг И не друг, и не враг, а — так; Если сразу не разберешь, Плох он или хорош, — Парня в горы тяни — рискни! Не бросай одного его: Пусть он в связке в одной с тобой — Там поймешь, кто такой.

Если парень в горах не ах, Если сразу раскис — и вниз, Шаг ступил на ледник — и сник, Оступился — и в крик, — Значит рядом с тобой — чужой, Ты его не брани — гони. Вверх таких не берут и тут Про таких не поют.

Если ж он не скулил, не ныл; Пусть он хмур был и зол, но шел, А когда ты упал со скал, Он стонал, но держал; Если шел он с тобой, как в бой, На вершине стоял хмельной, — Значит, как на себя самого, Положись на него!

Рвусь из сил — и из всех сухожилий, Но сегодня — опять как вчера: Обложили меня, обложили — Гонят весело на номера!

Из-за елей хлопочут двустволки — Там охотники прячутся в тень, — На снегу кувыркаются волки, Превратившись в живую мишень.

Идёт охота на волков, Идёт охота — На серых хищников Матёрых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками Егеря, но не дрогнет рука: Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка.

Волк не может нарушить традиций — Видно, в детстве, слепые щенки, Мы, волчата, сосали волчицу И всосали: нельзя за флажки!

И вот — охота на волков, Идёт охота — На серых хищников Матёрых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры — Почему же — вожак, дай ответ — Мы затравленно мчимся на выстрел И не пробуем через запрет?!

Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время моё: Тот, которому я предназначен, Улыбнулся и поднял ружьё.

Идёт охота на волков, Идёт охота — На серых хищников Матёрых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел: За флажки — жажда жизни сильней! Только — сзади я радостно слышал Удивлённые крики людей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий, Но сегодня — не так, как вчера: Обложили меня, обложили — Но остались ни с чем егеря!

Идёт охота на волков, Идёт охота — На серых хищников Матёрых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я не люблю фатального исхода. От жизни никогда не устаю. Я не люблю любое время года, Когда веселых песен не пою.

Я не люблю открытого цинизма, В восторженность не верю, и еще, Когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину Или когда прервали разговор. Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий, Червей сомненья, почестей иглу, Или, когда все время против шерсти, Или, когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой, Уж лучше пусть откажут тормоза! Досадно мне, что слово «честь» забыто, И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья, Нет жалости во мне и неспроста — Я не люблю насилье и бессилье, Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне, когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены, На них мильон меняют по рублю, Пусть впереди большие перемены, Я это никогда не полюблю.

Ты идешь по кромке ледника, Взгляд не отрывая от вершины. Горы спят, вдыхая облака, Выдыхая снежные лавины.

Но они с тебя не сводят глаз - Будто бы тебе покой обещан, Предостерегая всякий раз Камнепадом и оскалом трещин.

Горы знают - к ним пришла беда, - Дымом затянуло перевалы. Ты не отличал еще тогда От разрывов горные обвалы.

Если ты о помощи просил - Громким эхом отзывались скалы, Ветер по ущельям разносил Эхо гор, как радиосигналы.

И когда шел бой за перевал, - Чтобы не был ты врагом замечен, Каждый камень грудью прикрывал, Скалы сами подставляли плечи.

Ложь, что умный в гору не пойдет! Ты пошел - ты не поверил слухам, - И мягчал гранит, и таял лед, И туман у ног стелился пухом...

Если в вечный снег навеки ты Ляжешь - над тобою, как над близким, Наклонятся горные хребты Самым прочным в мире обелиском.

Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно. Живешь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно.

Пусть черемухи сохнут бельем на ветру, Пусть дождем опадают сирени - Все равно я отсюда тебя заберу Во дворец, где играют свирели.

Твой мир колдунами на тысячи лет Укрыт от меня и от света. И думаешь ты, что прекраснее нет, Чем лес заколдованный этот.

Пусть на листьях не будет росы поутру, Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, - Все равно я отсюда тебя заберу В светлый терем с балконом на море.

В какой день недели, в котором часу Ты выйдешь ко мне осторожно? Когда я тебя на руках унесу Туда, где найти невозможно?

Украду, если кража тебе по душе, - Зря ли я столько сил разбазарил? Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, Если терем с дворцом кто-то занял!

Почему всё не так? Вроде всё как всегда: То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас — Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, — не про то разговор: Вдруг заметил я — нас было двое… Для меня — будто ветром задуло костёр, Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалось — будто из плена весна, — По ошибке окликнул его я: — Друг, оставь покурить! — А в ответ — тишина: Он вчера не вернулся из боя.

Наши мёртвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые… Отражается небо в лесу, как в воде, — И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло — для обоих. Всё теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю… Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю… Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Вы тугую не слушайте плеть! Но что-то кони мне попались привередливые — И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, — Хоть мгновенье ещё постою на краю…

Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони, И в санях меня галопом повлекут по снегу утром… Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони, Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Не указчики вам кнут и плеть! Но что-то кони мне попались привередливые — И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, — Хоть мгновенье ещё постою на краю…

Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий. Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?! Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий, Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Умоляю вас вскачь не лететь! Но что-то кони мне попались привередливые… Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!

Я коней напою, я куплет допою, — Хоть мгновенье ещё постою на краю…

Средь оплывших свечей и вечерних молитв, Средь военных трофеев и мирных костров Жили книжные дети, не знавшие битв, Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден Их возраст и быт — И дрались мы до ссадин, До смертных обид, Но одежды латали Нам матери в срок — Мы же книги глотали, Пьянея от строк.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы, И сосало под ложечкой сладко от фраз, И кружил наши головы запах борьбы, Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь Мы, не знавшие войн, За воинственный клич Принимавшие вой, Тайну слова «приказ», Назначенье границ, Смысл атаки и лязг Боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних боен и смут Столько пищи для маленьких наших мозгов! Мы на роли предателей, трусов, иуд В детских играх своих назначали врагов.

И злодея следам Не давали остыть, И прекраснейших дам Обещали любить; И, друзей успокоив И ближних любя, Мы на роли героев Вводили себя.

Только в грёзы нельзя насовсем убежать: Краткий век у забав — столько боли вокруг! Попытайся ладони у мёртвых разжать И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев Ещё тёплым мечом И доспехи надев, — Что почём, что почём! Разберись, кто ты: трус Иль избранник судьбы — И попробуй на вкус Настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, И когда ты без кожи останешься вдруг Оттого, что убили его — не тебя,

Ты поймёшь, что узнал, Отличил, отыскал По оскалу забрал — Это смерти оскал! Ложь и зло — погляди, Как их лица грубы, И всегда позади Вороньё и гробы!

Если мяса с ножа Ты не ел ни куска, Если руки сложа Наблюдал свысока, А в борьбу не вступил С подлецом, с палачом, — Значит в жизни ты был Ни при чём, ни при чём!

Если, путь прорубая отцовским мечом, Ты солёные слёзы на ус намотал, Если в жарком бою испытал что почём, — Значит нужные книги ты в детстве читал!

Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока. Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе, Девять месяцев - это не лет. Первый срок отбывал я в утробе: Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители, что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители зачать меня задумали, В те времена укромные, теперь почти былинные, Когда срока огромные брели в этапы длинные. Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее, А вот живет же братия - моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу, Слово, строченьки, милые, слово! В первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил - Отыгрался бы на подлеце, Но родился и жил я и выжил, Дом на Первой Мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой Соседушка с соседушкою баловались водочкой. Все жили вровень, скромно так: система коридорная, На тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка. Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка, И привыкла к ней мать понемногу. И плевал я, здоровый трехлетка, На воздушную эту тревогу.

Да не все то, что сверху от бога - И народ зажигалки тушил. И, как малая фронту подмога, Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три ручья, сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну. Она ему: Как сыновья? - Да без вести пропавшие! Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.- Мои - без вести павшие, твои - безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок, Поживал - не забыт, не заброшен. И дразнили меня "недоносок", Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я, - Пленных гонят,- чего ж мы дрожим? Возвращались отцы наши, братья По домам, по своим да чужим.

У тети Зины кофточка с драконами, да змеями - То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями. Трофейная Япония, трофейная Германия: Пришла страна Лимония - сплошная чемодания. Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я, А из эвакуации толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались, Похмелились, потом протрезвели. И отплакали те, кто дождались, Недождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, Мы спросили:- зачем? - Он в ответ, Мол, коридоры кончаются стенкой, А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино не слушал Витька с корешом: Из коридора нашего в тюремный коридор ушел. Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене - откажется Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется. Но у отцов свои умы, а что до нас касательно, На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.

Все - от нас до почти годовалых Толковищу вели до кровянки, А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули - Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие трехцветные наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами.

Было время и были подвалы, Было дело и цены снижали. И текли, куда надо, каналы И в конце, куда надо, впадали.

Дети бывших старшин да майоров До бедовых широт поднялись, Потому, что из всех коридоров Им казалось сподручнее вниз.

Когда вода всемирного потопа Вернулась вновь в границы берегов, Из пены уходящего потока На берег тихо выбралась любовь И растворилась в воздухе до срока, А срока было сорок сороков.

И чудаки — еще такие есть — Вдыхают полной грудью эту смесь. И ни наград не ждут, ни наказанья, И, думая, что дышат просто так, Они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья…

Только чувству, словно кораблю, Долго оставаться на плаву, Прежде чем узнать, что «я люблю», - То же, что дышу, или живу!

И вдоволь будет странствий и скитаний, Страна Любви — великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, Лишит покоя, отдыха и сна…

Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой — и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…

Свежий ветер избранных пьянил, С ног сбивал, из мертвых воскрешал, Потому что, если не любил, Значит, и не жил, и не дышал!

Но многих захлебнувшихся любовью, Не докричишься, сколько не зови… Им счет ведут молва и пустословье, Но этот счет замешан на крови. А мы поставим свечи в изголовье Погибшим от невиданной любви…

Их голосам дано сливаться в такт, И душам их дано бродить в цветах. И вечностью дышать в одно дыханье, И встретиться со вздохом на устах На хрупких переправах и мостах, На узких перекрестках мирозданья…

Я поля влюбленным постелю, Пусть поют во сне и наяву! Я дышу — и значит, я люблю! Я люблю — и, значит, я живу!

Как засмотрится мне нынче, как задышится?! Воздух крут перед грозой, крут да вязок. Что споётся мне сегодня, что услышится? Птицы вещие поют - да все из сказок.

Птица Сирин мне радостно скалится - Веселит, зазывает из гнёзд, А напротив - тоскует-печалится, Травит душу чудной Алконост.

Словно семь заветных струн Зазвенели в свой черёд - Это птица Гамаюн Надежду подаёт!

В синем небе, колокольнями проколотом, - Медный колокол, медный колокол - То ль возрадовался, то ли осерчал... Купола в России кроют чистым золотом - Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою, Пред великою да сказочной страною - Перед солоно- да горько-кисло-сладкою, Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью чавкая жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной державою, Что раскисла, опухла от сна.

Словно семь богатых лун На пути моём встаёт - То птица Гамаюн Надежду подаёт!

Душу, сбитую утратами да тратами, Душу, стёртую перекатами, - Если до крови лоскут истончал, - Залатаю золотыми я заплатами - Чтобы чаще Господь замечал!

Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача, Вся Канатчикова дача К телевизору рвалась. Вместо чтоб поесть, помыться, Там это, уколоться и забыться, Вся безумная больница У экранов собралась.

Говорил, ломая руки, Краснобай и баламут Про бессилие науки Перед тайною Бермуд. Все мозги разбил на части, Все извилины заплёл — И канатчиковы власти Колют нам второй укол.

Уважаемый редактор! Может, лучше — про реактор? Там, про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же! — год подряд То тарелками пугают — Дескать, подлые, летают, То у вас собаки лают, То руины говорят!

Мы кое в чём поднаторели: Мы тарелки бьём весь год — Мы на них уже собаку съели, Если повар нам не врёт. А медикаментов груды Мы — в унитаз, кто не дурак. Это жизнь! И вдруг — Бермуды! Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала — Нам вождя недоставало: Настоящих буйных мало — Вот и нету вожаков. Но на происки и бредни Сети есть у нас и бредни — И не испортят нам обедни Злые происки врагов!

Это их худые черти Мутят воду во пруду, Это всё придумал Черчилль В восемнадцатом году! Мы про взрывы, про пожары Сочинили ноту ТАСС… Но примчались санитары И зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек, Прикрутили к спинкам коек — Бился в пене параноик, Как ведьмак на шабаше: «Развяжите полотенцы, Иноверы, изуверцы, — Нам бермуторно на сердце И бермудно на душе!»

Сорок душ посменно воют, Раскалились добела — Во как сильно беспокоят Треугольные дела! Все почти с ума свихнулись — Даже кто безумен был, И тогда главврач Маргулис Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит — За спиною штепсель прячет, Подал знак кому-то — значит Фельдшер вырвет провода. И что ж, нам осталось уколоться, И упасть на дно колодца, И там пропасть, на дне колодца, Как в Бермудах, навсегда.

Ну а завтра спросят дети, Навещая нас с утра: «Папы, что сказали эти Кандидаты в доктора?» Мы откроем нашим чадам Правду — им не всё равно, Мы скажем: «Удивительное рядом, Но оно запрещено!»

Вон дантист-надомник Рудик — У его приёмник «грюндиг», Он его ночами крутит — Ловит, контра, ФРГ. Он там был купцом по шмуткам И подвинулся рассудком — И к нам попал в волненье жутком И с номерочком на ноге.

Он прибежал, взволнован крайне, И сообщеньем нас потряс, Будто наш научный лайнер В треугольнике погряз: Сгинул, топливо истратив, Прям распался на куски, И двух безумных наших братьев Подобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме, Пребывают в пессимизме, Их вчера в стеклянной призме К нам в больницу привезли, И один из них, механик, Рассказал, сбежав от нянек, Что Бермудский многогранник — Незакрытый пуп Земли.

«Что там было? Как ты спасся?» — Каждый лез и приставал, Но механик только трясся И чинарики стрелял. Он то плакал, то смеялся, То щетинился как ёж — Он над нами издевался… Ну сумасшедший — что возьмёшь!

Взвился бывший алкоголик — Матерщинник и крамольник: «Надо выпить треугольник! На троих его! Даёшь!» Разошёлся — так и сыпет: «Треугольник будет выпит! Будь он параллелепипед, Будь он круг, едрена вошь!»

Больно бьют по нашим душам «Голоса» за тыщи миль. Мы зря Америку не глушим, Ой, зря не давим Израиль: Всей своей враждебной сутью Подрывают и вредят — Кормят, поят нас бермутью Про таинственный квадрат!

Лектора из передачи (Те, кто так или иначе Говорят про неудачи И нервируют народ), Нас берите, обречённых, — Треугольник вас, учёных, Превратит в умалишённых, Ну а нас — наоборот.

Пусть безумная идея — Вы не рубайте сгоряча. Вызывайте нас скорее Через гада главврача! С уваженьем… Дата. Подпись. Отвечайте нам, а то, Если вы не отзовётесь, Мы напишем… в «Спортлото»!

Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем,- Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом: Убиенных щадят, отпевают и балуют раем,- Не скажу про живых, а покойников мы бережем.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок, И ударит душа на ворованных клячах в галоп. В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок. Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали - гляжу - пред очами не райское что-то: Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел. И среди ничего возвышались литые ворота, И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел.

Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом, Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел. Седовласый старик слишком долго возился с засовом - И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.

И измученный люд не издал ни единого стона, Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел. Здесь малина, братва,- нас встречают малиновым звоном! Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ? Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб,- Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок. Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых: Это Петр Святой - он апостол, а я - остолоп. Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок. Но сады сторожат - и убит я без промаха в лоб.

И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых,- Кони просят овсу, но и я закусил удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок Для тебя привезу: ты меня и из рая ждала!

Мой черный человек в костюме сером!.. Он был министром, домуправом, офицером, Как злобный клоун он менял личины И бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, И я немел от боли и бессилья И лишь шептал: "Спасибо, что живой".

Я суеверен был, искал приметы, Что мол, пройдет, терпи, все ерунда... Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: "Больше - никогда!"

Вокруг меня кликуши голосили: "В Париж мотает, словно мы в Тюмень,- Пора такого выгнать из России! Давно пора,- видать, начальству лень".

Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег прорва, по ночам кую. Я все отдам - берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты: Не стоит рифмовать "кричу - торчу".

И лопнула во мне терпенья жила - И я со смертью перешел на ты, Она давно возле меня кружила, Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен: Коль призовут - отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято,- Я это понял все-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята,- Мне выбора, по счастью, не дано.