Poetry Land

Я видел сон — как бы оканчивал из ночи в утро перелет. Мой легкий сон крылом покачивал, как реактивный самолет.

Он путал карты, перемешивал, но, их мешая вразнобой, реальности не перевешивал, а дополнял ее собой.

В конце концов, с чертами вымысла смешав реальности черты, передо мной внезапно выросло мерцанье этой черноты.

Как бы чертеж земли, погубленной какой-то страшною виной, огромной крышкою обугленной мерцал рояль передо мной.

Рояль был старый, фирмы Беккера, и клавишей его гряда казалась тонкой кромкой берега, а дальше — черная вода.

А берег был забытым кладбищем, как бы окраиной его, и там была под каждым клавишем могила звука одного.

Они давно уже не помнили, что были плотью и душой какой-то праздничной симфонии, какой-то музыки большой.

Они лежали здесь, покойники, отвоевавшие свое, ее солдаты и полковники, и даже маршалы ее.

И лишь иной, сожженный заживо, еще с трудом припоминал ее последнее адажио, ее трагический финал...

Но вот, едва лишь тризну справивший, еще не веря в свой закат, опять рукой коснулся клавишей ее безумный музыкант.

И поддаваясь искушению, они построились в полки, опять послушные движению его играющей руки.

Забыв, что были уже трупами, под сенью нотного листа они за флейтами и трубами привычно заняли места.

Была безоблачной прелюдия. Сперва трубы гремела медь. Потом пошли греметь орудия, пошли орудия греметь.

Потом пошли шеренги ротные, шеренги плотные взводов, линейки взламывая нотные, как проволоку в пять рядов.

Потом прорыв они расширили, и пел торжественно металл. Но кое-где уже фальшивили, и кто-то в такт не попадал.

Уже все чаще они падали. Уже на всю вторую часть распространился запах падали, из первой части просочась.

И сладко пахло шерстью жженою, когда, тревогой охватив, сквозь часть последнюю, мажорную, пошел трагический мотив.

Мотив предчувствия, предвестия того, что двигалось сюда, как тема смерти и возмездия и тема Страшного суда.

Кончалась музыка и корчилась, в конце едва уже звеня. И вскоре там, где она кончилась, лежала черная земля.

И я не знал ее названия — что за земля, что за страна. То, может быть, была Германия, а может быть, и не она.

Как бы чертеж земли, погубленной какой-то страшною виной, огромной крышкою обугленной мерцал рояль передо мной.

И я, в отчаянье поверженный, с тоской и ужасом следил за тем, как музыкант помешанный опять к роялю подходил.