С минуту лишь с бульвара прибежав, Я взял перо — и, право, очень рад, Что плод над ним моих привычных прав Узнает вновь бульварной маскерад; Сатиров я для помощи призвав — Подговорю, — и всё пойдет на лад. Ругай людей, но лишь ругай остро; Не то — ...ко всем чертям твое перо!..
Приди же из подземного огня, Чертенок мой, взъерошенной остряк, И попугаем сядь вблизи меня. «Дурак» скажу — и ты кричи «дурак». Не устоит бульварная семья — Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак, Невинная красотка в 40 лет — Пятнадцати тебе всё нет как нет!
И ты, мой старец с рыжим париком, Ты, депутат столетий и могил, Дрожащий весь и схожий с жеребцом, Как кровь ему из всех пускают жил, Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем, Хоть там княжна лепечет: как он мил! А для того и силится хвалить, Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..
Подалее на креслах там другой; Едва сидит согбенный сын земли; Он как знаток глядит в лорнет двойной; Власы его в серебряной пыли. Он одарен восточною душой, Коль душу в нем в сто лет найти могли. Но я клянусь (пусть кончив — буду прах), Она тонка, когда в его ногах.
И что ж? — он прав, он прав, друзья мои. Глупец, кто жил, чтоб на диете быть; Умен, кто отдал дни свои любви; И этот муж копил: чтобы любить. Замен души он находил в крови. Но тот блажен, кто может говорить, Что он вкушал до капли мед земной, Что он любил и телом и душой!..
И я любил! — опять к своим страстям! Брось, брось свои безумные мечты! Пора склонить внимание на дам, На этих кандидатов красоты, На их наряд — как описать всё вам? В наряде их нет милой простоты, Всё так высоко, так взгромождено, Как бурею на них нанесено.
Приметна спесь в их пошлой болтовне, Уста всегда сказать готовы: нет. И холодны они, как при луне Нам кажется прабабушки портрет; Когда гляжу, то, право, жалко мне, Что вкус такой имеет модной свет. Ведь думают тенетом лент, кисей, Как зайчиков, поймать моих друзей.
Сидел я раз случайно под окном, И вдруг головка вышла из окна, Незавита, и в чепчике простом — Но как божественна была она. Уста и взор — стыжусь! в уме моем Головка та ничем не изгнана; Как некий сон младенческих ночей Или как песня матери моей.
И сколько лет уже прошло с тех пор!.. О, верьте мне, красавицы Москвы, Блистательной ваш головной убор Вскружить не в силах нашей головы. Все платья, шляпы, букли ваши вздор. Такой же вздор, какой твердите вы, Когда идете здесь толпой комет, А маменьки бегут за вами вслед.
Но для чего кометами я вас Назвал, глупец тупейший то поймет И сам Башуцкой объяснит тотчас. Комета за собою хвост влечет; И это всеми признано у нас, Хотя — что в нем, никто не разберет: За вами ж хвост оставленных мужьев, Вздыхателей и бедных женихов!
О женихи! о бедный Мосолов; Как не вздохнуть, когда тебя найду, Педантика, из рода петушков, Средь юных дев как будто бы в чаду; Хотя и держишься размеру слов, Но ты согласен на свою беду, Что лучше всё не думав говорить, Чем глупо думать и глупей судить.
Он чванится, что точно русский он; Но если бы таков был весь народ, То я бы из Руси пустился вон. И то сказать, чудесный патриот; Лишь своему языку обучен, Он этим край родной не выдает: А то б узнали всей земли концы, Что есть у нас подобные глупцы.
