Гумилёв Николай Степанович
Озеро чад
На таинственном озере Чад Посреди вековых баобабов Вырезные фелуки стремят На заре величавых арабов. По лесистым его берегам И в горах, у зелёных подножий, Поклоняются страшным богам Девы-жрицы с эбеновой кожей.
Я была женой могучего вождя, Дочерью властительного Чада, Я одна во время зимнего дождя Совершала таинство обряда. Говорили — на сто миль вокруг Женщин не было меня светлее, Я браслетов не снимала с рук. И янтарь всегда висел на шее.
Белый воин был так строен, Губы красны, взор спокоен, Он был истинным вождём; И открылась в сердце дверца, А когда нам шепчет сердце, Мы не боремся, не ждём. Он сказал мне, что едва ли И во Франции видали Обольстительней меня, И как только день растает, Для двоих он оседлает Берберийского коня.
Муж мой гнался с верным луком, Пробегал лесные чащи, Перепрыгивал овраги, Плыл по сумрачным озёрам И достался смертным мукам; Видел только день палящий Труп свирепого бродяги, Труп покрытого позором.
А на быстром и сильном верблюде, Утопая в ласкающей груде Шкур звериных и шёлковых тканей, Уносилась я птицей на север, Я ломала мой редкостный веер, Упиваясь восторгом заране. Раздвигала я гибкие складки У моей разноцветной палатки И, смеясь, наклонялась в оконце, Я смотрела, как прыгает солнце В голубых глазах европейца.
А теперь, как мёртвая смоковница, У которой листья облетели, Я ненужно-скучная любовница, Словно вещь, я брошена в Марселе. Чтоб питаться жалкими отбросами, Чтобы жить, вечернею порою Я пляшу пред пьяными матросами, И они, смеясь, владеют мною. Робкий ум мой обессилен бедами, Взор мой с каждым часом угасает… Умереть? Но там, в полях неведомых, Там мой муж, он ждёт и не прощает.
