Poetry Land

Наскуча век желаньями терзаться, Препятством чтя их к благу моему, Сжал сердце я и волю дал уму, Чтобы от них навеки отвязаться.

Все суета — так пишет Соломон; Хоть ныне мы ученей древних стали, Но и они не всё же вздор болтали,— Так думал я, едва не прав ли он. Все суета, все вещи точно равны — Желанье лишь им цену наддает Иль их в число дурных вещей кладет, Хотя одни других не боле славны. Чем худ кремень? чем дорог так алмаз? Коль скажут мне, что он блестит для глаз — Блестит и лед не менее подчас. Так скажут мне: поскольку вещи редки, Постольку им и цены будут едки. Опять не то — здесь римска грязь редка; Она лишь к нам на их медалях входит; Но ей никто торговли не заводит, И римска грязь — как наша грязь, гадка. Редка их грязь, но римские антики Не по грязи ценою так велики; Так, стало, есть оценщик тут другой; — Желанье? Да, оно — не кто иной, И, верьте мне, оценщик предурной. Ему-то мы привыкнув слепо верить, Привыкли всё его аршином мерить; Оно-то свет на свой рисует лад; Оно-то есть томящий сердце яд.

На эту мысль попав, как на булавку, Желаньям всем я тотчас дал отставку. Казалося, во мне остыла кровь: Прощай чины, и слава, и любовь. Пленясь моих высоких дум покроем, Все вещи я своим поставил строем И мыслил так: все счастья вдалеке Пленяют нас; вблизи всё скоро скучит; Так все равно (не ясно ль это учит?), Что быть в венце, что просто в колпаке; Что быть творцом прекрасной Энеиды, От нежных муз почтенье заслужить, Князей, царей и царства пережить; Что быть писцом прежалкой героиды, Иль, сократя высоких дум расход, Писать слегка про свой лишь обиход; Что на полях трофеи славы ставить, С Румянцевым, с Каменским там греметь, Отнять язык у зависти уметь, И ненависть хвалить себя заставить; Что, обуздав военный, пылкий дух, Щадя людей, бить, дома сидя, мух.

Пускай же свет вертится так, как хочет; Пускай один из славы век хлопочет, Другой, копя с червонцами мешки, На ордена, на знать не пяля глаза, Одним куском быть хочет сыт два раза И прячет рай за крепкие замки: Все это — вздор, мечтанье, пустяки!

Не лучше ли своих нам нужд не множить, Спокойно жить и света не тревожить? Чем мене нужд, тем мене зла придет; Чем мене нужд, тем будет счастья боле; А нужды все желанье нам дает: Так, стало, зла умалить в нашей воле. Так точно! ключ от рая я сыскал, Сказал — и вдруг желать я перестал.

Противник чувств, лишь разуму послушен, Ко всем вещам стал хладен, равнодушен; Не стало нужд; утихли страсти вдруг; Надежда, мой старинный, верный друг, В груди моей себе не видя дела, Другим сулить утехи полетела; Обнявшись с ней, ушли улыбки вслед — И кровь моя преобратилась в лед. Все скучно мне и все постыло стало; Ничто во мне желанья не рождало. Без горести, без скуки я терял; Без радости я вновь приобретал; Равно встречал потери и успехи; Оставили меня и грусть и смехи; Из глаз вещей пропали дурноты, Но с ними их пропали красоты — И, тени снять желая прочь с картины, Оставил я бездушный вид холстины. Или, ясней,— принявши за закон, Что в старину говаривал Зенон, Не к счастию в палаты я ворвался, Не рай вкусил, но заживо скончался — И с трех зарей не чувствовать устал. «Нет, нет!— вскричат,— он точно рай сыскал — И, что чудней, на небо не взлетая». А я скажу, что это мысль пустая. Коль это рай, так смело я стою, Что мы в аду, а камни все в раю.

Нет, нет, не то нам надобно блаженство; С желанием на свет мы рождены. На что же ум и чувства нам даны? Уметь желать — вот счастья совершенство! К тому ль дан слух, чтобы глухими быть? На то ль язык, чтоб вечно быть немыми? На то ль глаза, чтобы не видеть ими? На то ль сердца, чтоб ими не любить?

Умей желать и доставай прилежно: С трудом всегда приятней приобресть; Умей труды недаром ты понесть — Дурачество желать лишь безнадежно. Препятство злом напрасно мы зовем; Цена вещей для нас лишь только в нем: Препятством в нас желанье возрастает; Препятством вещь сильней для нас блистает. Нет счастья нам, коль нет к нему помех; Не будет скук, не будет и утех. Не тот счастлив, кто счастьем обладает: Счастлив лишь тот, кто счастья ожидает.

Послушайте, я этот рай узнал; Я камнем стал и три дни не желал; Но целый век подобного покою Я не сравню с минутою одною, Когда мне, сквозь несчастья мрачных туч, Блистал в глаза надежды лестный луч, Когда, любя прекрасную Анюту, Меж страхами и меж надежды жил. Ах, если б льзя, я б веком заплатил Надежды сей не год, не час — минуту!

Прочь, школами прославленный покой, Природы враг и смерти брат родной, Из сердца вон — и жди меня во гробе! Проснитесь вновь, желанья, вы во мне! Явись при них скорей надежда мила! Так — только в вас и важность вся и сила: Блаженство дать вы можете одне.

Пусть мудрецы системы счастья пишут: Все мысли их лишь гордостию дышут. На что сердцам пустой давать закон, Коль темен им и бесполезен он? Системы их не выучишь в три века; Они ведут к бесплодным лишь трудам. А я, друзья, скажу короче вам: Желать и ждать — вот счастье человека.

Уж сколько раз твердили миру, Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок, И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

___

Вороне где-то бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздясь, Позавтракать было совсем уж собралась, Да призадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду Лиса близехонько бежала; Вдруг сырный дух Лису остановил: Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит; Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит И говорит так сладко, чуть дыша: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие перушки! какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок! Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица, При красоте такой и петь ты мастерица,- Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье сперло,- И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во все воронье горло: Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

Случается нередко нам И труд и мудрость видеть там, Где стоит только догадаться За дело просто взяться.

---------------

К кому-то принесли от мастера Ларец. Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался; Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался. Вот входит в комнату механики мудрец. Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом, Так; он и без замка; А я берусь открыть; да, да, уверен в этом; Не смейтесь так исподтишка! Я отыщу секрет и Ларчик вам открою: В механике и я чего-нибудь да стою». Вот за Ларец принялся он: Вертит его со всех сторон И голову свою ломает; То гвоздик, то другой, то скобку пожимает. Тут, глядя на него, иной Качает головой; Те шепчутся, а те смеются меж собой. В ушах лишь только отдается: «Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвется. Потел, потел; но, наконец, устал, От Ларчика отстал И, как открыть его, никак не догадался: А Ларчик просто открывался.

У сильного всегда бессильный виноват: Тому в Истории мы тьму примеров слышим, Но мы Истории не пишем; А вот о том как в Баснях говорят.

--------

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться; И надобно ж беде случиться, Что около тех мест голодный рыскал Волк. Ягненка видит он, на добычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питье Мое С песком и с илом? За дерзость такову Я голову с тебя сорву». — «Когда светлейший Волк позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу». — «Поэтому я лгу! Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты еще в запрошлом лете Мне здесь же как-то нагрубил: Я этого, приятель, не забыл!» — «Помилуй, мне еще и отроду нет году», — Ягненок говорит. «Так это был твой брат». — «Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват И, словом, кто-нибудь из вашего же роду. Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, Вы все мне зла хотите И, если можете, то мне всегда вредите, Но я с тобой за их разведаюсь грехи». — «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать, Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». — Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Сосед соседа звал откушать; Но умысел другой тут был: Хозяин музыку любил И заманил к себе соседа певчих слушать. Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова, И у кого что силы стало. В ушах у гостя затрещало, И закружилась голова. «Помилуй ты меня», сказал он с удивленьем: «Чем любоваться тут? Твой хор Горланит вздор!» — «То правда», отвечал хозяин с умиленьем: «Они немножечко дерут; Зато уж в рот хмельного не берут, И все с прекрасным поведеньем».

--------------------

А я скажу: по мне уж лучше пей, Да дело разумей.

По улицам Слона водили, Как видно напоказ — Известно, что Слоны в диковинку у нас — Так за Слоном толпы зевак ходили. Отколе ни возьмись, навстречу Моська им. Увидевши Слона, ну на него метаться, И лаять, и визжать, и рваться, Ну, так и лезет в драку с ним. «Соседка, перестань срамиться,- Ей шавка говорит,- тебе ль с Слоном возиться? Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет Вперед И лаю твоего совсем не примечает».- «Эх, эх! — ей Моська отвечает,- Вот то-то мне и духу придает, Что я, совсем без драки, Могу попасть в большие забияки. Пускай же говорят собаки: «Ай, Моська! знать она сильна, Что лает на Слона!»

Кто знатен и силен, Да не умен, Так худо, ежели и с добрым сердцем он.

---------------

На воеводство был в лесу посажен Слон. Хоть, кажется, слонов и умная порода, Однако же в семье не без урода: Наш Воевода В родню был толст, Да не в родню был прост; А с умыслу он мухи не обидит. Вот добрый Воевода видит: Вступило от овец прошение в Приказ: «Что волки-де совсем сдирают кожу с нас». «О, плуты!» Слон кричит: «какое преступленье! Кто грабить дал вам позволенье?» А волки говорят: «Помилуй, наш отец! Не ты ль нам к зиме на тулупы Позволил легонький оброк собрать с овец? А что они кричат, так овцы глупы: Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять; Да и того им жаль отдать».— «Ну то?-то ж», говорит им Слон: «смотрите! Неправды я не потерплю ни в ком. По шкурке, так и быть, возьмите; А больше их не троньте волоском».

Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол и дом. Всё прошло: с зимой холодной Нужда, голод настает; Стрекоза уж не поет: И кому же в ум пойдет На желудок петь голодный! Злой тоской удручена, К Муравью ползет она: «Не оставь меня, кум милый! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!»- «Кумушка, мне странно это: Да работала ль ты в лето?»- Говорит ей Муравей. «До того ль, голубчик, было? В мягких муравах у нас — Песни, резвость всякий час, Так что голову вскружило».- «А, так ты…» — «Я без души Лето целое всё пела».- «Ты всё пела? Это дело: Так пойди же, попляши!»

Навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное зерно И говорит: «Куда оно? Какая вещь пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы право, был гораздо боле рад Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно, Да сытно».

------------

Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

Проказница-Мартышка, Осёл, Козёл Да косолапый Мишка Затеяли сыграть Квартет. Достали нот, баса, альта, две скрипки И сели на лужок под липки,- Пленять своим искусством свет. Ударили в смычки, дерут, а толку нет. «Стой, братцы, стой! — кричит Мартышка. — Погодите! Как музыке идти? Ведь вы не так сидите. Ты с басом, Мишенька, садись против альта, Я, прима, сяду против вторы; Тогда пойдет уж музыка не та: У нас запляшут лес и горы!» Расселись, начали Квартет; Он все-таки на лад нейдет. «Постойте ж, я сыскал секрет?- Кричит Осел,- мы, верно, уж поладим, Коль рядом сядем». Послушались Осла: уселись чинно в ряд; А все-таки Квартет нейдет на лад. Вот пуще прежнего пошли у них разборы И споры, Кому и как сидеть. Случилось Соловью на шум их прилететь. Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье. «Пожалуй,- говорят,- возьми на час терпенье, Чтобы Квартет в порядок наш привесть: И ноты есть у нас, и инструменты есть, Скажи лишь, как нам сесть!» — «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье И уши ваших понежней,- Им отвечает Соловей,- А вы, друзья, как ни садитесь; Всё в музыканты не годитесь». _____________

«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье И уши ваших понежней,- Им отвечает Соловей,- А вы, друзья, как ни садитесь; Всё в музыканты не годитесь».

В прекрасный летний день, Бросая по долине тень, Листы на дереве с зефирами шептали, Хвалились густотой, зеленостью своей И вот как о себе зефирам толковали: «Не правда ли, что мы краса долины всей? Что нами дерево так пышно и кудряво, Раскидисто и величаво? Что б было в нем без нас? Ну, право, Хвалить себя мы можем без греха! Не мы ль от зноя пастуха И странника в тени прохладной укрываем? Не мы ль красивостью своей Плясать сюда пастушек привлекаем? У нас же раннею и позднею зарей Насвистывает соловей. Да вы, зефиры, сами Почти не расстаетесь с нами». «Примолвить можно бы спасибо тут и нам»,- Им голос отвечал из-под земли смиренно. «Кто смеет говорить столь нагло и надменно! Вы кто такие там, Что дерзко так считаться с нами стали?» — Листы, по дереву шумя, залепетали. «Мы те,- Им снизу отвечали,- Которые, здесь роясь в темноте, Питаем вас. Ужель не узнаете? Мы корни дерева, на коем вы цветете. Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится, А если корень иссушится,- Не станет дерева, ни вас».

Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище. Хотел бы очень я Сам посудить, твое услышав пенье, Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал: Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался; То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался. Внимало все тогда Любимцу и певцу Авроры: Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, И прилегли стада. Чуть-чуть дыша, пастух им любовался И только иногда, Внимая Соловью, пастушке улыбался Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом; «Изрядно, — говорит, — сказать неложно, Тебя без скуки слушать можно; А жаль, что незнаком Ты с нашим петухом; Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.

Избави, Бог, и нас от этаких судей.

Свинья на барский двор когда-то затесалась; Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась; В сору, в навозе извалялась; В помоях по-уши до-сыта накупалась: И из гостей домой Пришла свинья-свиньей. «Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?» Свинью спросил пастух: «Ведь и́дет слух, Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г; А в доме, так одно богатее другого?» Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор. Я не приметила богатства никакого: Всё только лишь навоз, да сор; А кажется, уж, не жалея рыла, Я там изрыла Весь задний двор».

-------------

Не дай бог никого сравненьем мне обидеть ! Но как же критика Хавроньей не назвать, Который, что́ ни станет разбирать, Имеет дар одно худое видеть?

Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор — Почуя серого так близко забияку, Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку; Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»- И вмиг ворота на запор; В минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьем, Иной с ружьем. «Огня!- кричат,- огня!» Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом. Зубами щелкая и ощетиня шерсть, Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; Но, видя то, что тут не перед стадом И что приходит, наконец, Ему расчесться за овец,- Пустился мой хитрец В переговоры И начал так: «Друзья! к чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры; Забудем прошлое, уставим общий лад! А я, не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад И волчьей клятвой утверждаю, Что я…» — «Послушай-ка, сосед,- Тут ловчий перервал в ответ,- Ты сер, а я, приятель, сед, И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Когда в товарищах согласья нет, На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука.

------------

Однажды Лебедь, Рак да Щука Везти с поклажей воз взялись И вместе трое все в него впряглись; Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка: Да Лебедь рвется в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав — судить не нам; Да только воз и ныне там.

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой, Тихохонько Медведя толк ногой: «Смотри-ка»,- говорит,- «кум милый мой! Что это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки! Я удавилась бы с тоски, Когда бы на нее хоть чуть была похожа. А ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть: Я даже их могу по пальцам перечесть».- «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»- Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.

----------------------

Таких примеров много в мире: Не любит узнавать никто себя в сатире. Я даже видел то вчера: Что Климыч на руку нечист, все это знают; Про взятки Климычу читают, А он украдкою кивает на Петра.

Мартышка к старости слаба глазами стала; А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки: Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала; Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет, То их понюхает, то их полижет; Очки не действуют никак. «Тьфу пропасть! — говорит она, — и тот дурак, Кто слушает людских всех врак: Всё про Очки лишь мне налгали; А проку на-волос нет в них». Мартышка тут с досады и с печали О камень так хватила их, Что только брызги засверкали.

---------------

К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, — цены не зная ей, Невежда про нее свой толк все к худу клонит; А ежели невежда познатней, Так он ее еще и гонит.

Свинья под Дубом вековым Наелась желудей досыта, до отвала; Наевшись, выспалась под ним; Потом, глаза продравши, встала И рылом подрывать у Дуба корни стала.

«Ведь это дереву вредит, — Ей с Дубу Ворон говорит, — Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». «Пусть сохнет, — говорит Свинья, — Ничуть меня то не тревожит, В нем проку мало вижу я; Хоть век его не будь, ничуть не пожалею; Лишь были б желуди: ведь я от них жирею».

«Неблагодарная! — примолвил Дуб ей тут, — Когда бы вверх могла поднять ты рыло, Тебе бы видно было, Что эти желуди на мне растут».

------------------

Невежда так же в ослепленье Бранит науку и ученье И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.